Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Как там говорится: новая метла по-новому метет? Этого ждали от Квентина Дейкстра, это же предпочитали видеть в его решениях. Он же предпочитал не оригинальничать; формировал свой кабинет, назначал министров, делал заявления, давал пресс-конференции. Встречался с представителями других лиг, позволял появляться бесконечно длинным, невнятным, малосодержательным анализам этих встреч; его служба издавала какие-то комментарии. Восстанавливалась экономика, политическая жизнь начинала активизироваться. У Дейкстра уже появлялись оппоненты, в прессе начали раздаваться недовольные голоса: Дейкстра слишком авторитарен — или недостаточно суров; он принимает слишком много законов — или их чересчур мало, чтобы как-то улучшить жизнь. И так далее. Его рейтинг оставался высоким, но лишился пары пунктов. После одного обвала, когда Дейкстра потерял целых пять
Лиоско тоже давал показания на том процессе, что и Тесса. Он тоже был всего свидетелем. Признаться, Тесса Вёйдерс была примадонной спектакля, Лиоско на ее фоне — жалким статистом, даже до кордебалета не дотягивал. За ними двоими следили: журналисты из преданных власти, обладавшие — как и все журналисты — отличной и при этом очень избирательной памятью, вспомнили, что Лиоско и Тесса приятельствовали, даже нашли несколько съемок, на которых эти двое общались вполне по-дружески. И СМИ следили: а теперь? Теперь Лиоско пытался намекнуть, что все еще пользуется доверием Тессы Вёйдерс. Что она не была готова подтвердить совершенно. «Да, мы были знакомы, — говорила она, – да, бывали на одних и тех же мероприятиях. Неудивительно, я веду очень насыщенную жизнь. Я и с генсеком Дейкстра, и с генсеком Дюмушелем бывала в одном бальном зале. И что? … Нет, помимо этого – нет. Боюсь, у нас были слишком разные объекты интереса и профессиональной ориентации».
Что удивляло Берта и, наверное, многих людей, так это безразличие, с которым народ следил за процессом: действо проходило при совершенно незначительном внимании зрителей. Что-то около полутора процентов населения Африки признавали, что постоянно следят за процессом — а он упорно транслировался в прямом эфире. Но это было интересно первые две недели. Когда счет пошел на месяцы, когда начали изучаться бесконечные документы, народ приуныл, а затем и вовсе перестал обращать внимание. Дел-то и своих хватало. Жизнь продолжалась.
Незамеченным прошло, например, освобождение Яспера Эйдерлинка. Собственно, оно не волновало никого, кроме него самого, но больше по инерции, как возможность наконец убраться прочь из тюрьмы. Никто, кроме, разве что посвященных, не обратил внимания на то, что обвинение, из-за которого он и его приятели провели четыре с половиной месяца под стражей, было снято. Формулировка тоже была расплывчатой: состав преступления не выявлен, оснований для дисциплинарного наказания нет; так как содержание под стражей было основано на таких и таких параграфах и связано со сложной политической ситуацией, материальная компенсация невозможна. Решение о восстановлении по прежнему месту службы принимается отдельно. Яспер, выйдя на свободу, долго думал: надо ли ему восстанавливаться. Начальство подсуетилось: как только их арестовали, оно быстро издало приказ о приостановлении контракта с ними. Теперь, когда они были на свободе и вроде как оправданы, можно было его возобновить. Через три дня после выхода на свободу Яспер получил соответствующее письмо с приглашением явиться по такому-то адресу в такое-то время. Оно было куда больше похоже на приказ, это приглашение; очевидно, люди, составлявшие его, не особо стремились делать скидки на какие-то иные правила вежливости, нежели принято в их профессиональном кругу. А Яспер перечитывал письмо и думал, надо ли оно ему. До этого вся жизнь его была посвящена одной цели: быть военным, быть гвардейцем, быть лучшим. Он стал, он делал все, от него зависящее, чтобы быть лучшим — считался одним из. Оглянуться назад — так и он сам признавал, что был неплох. Совесть, по крайней мере, не тревожила. Странно, но ему нужны были те месяцы в относительной изоляции, в которой единственной компанией были стены его клетушки и очень редкие свидания с Амором и парой других людей — те чины, связанные с расследованием, не в счет, они не имели отношения к Ясперу, только к его службе, — чтобы задуматься, есть ли жизнь вне его юношеских желаний. Выяснялось: есть. Яспер осмеливался идти дальше и задавать другой вопрос: что с ней делать? И боялся ответить: не знаю. Он не мог представить, что именно должен был — мог бы делать, куда применить то, чем занимался столько времени. Он вроде допускал, что сможет адаптироваться. Что именно для этого нужно — не понимал.
Яспер связался с приятелями: Идир, например, собирался бодаться со страховой компанией, чтобы выбить из нее компенсацию и обеспечить себе заслуженный отдых. Потом, лет через пяток, обзавестись собственным делом в какой-нибудь непыльной отрасли, прикупить кофейную плантацию, может даже, открыть мастерскую по изготовлению фигни из глины и металла, чтобы впаривать ее туристам поэлитней. Сумскват не сбрехал — действительно засел за мемуары и всерьез думал о том, чтобы вернуться в гвардию. Остальные — кто-то был рад предоставленной возможности, кто-то, напротив, категорически не желал. Один сказал: «Я женат, у меня двое детей, а я на их днях рождения был от силы пару раз. Нафиг мне такая жизнь, если меня потом ко внукам не подпустят». Яспер был с ним согласен, тем более навскидку выходило, что время для того, чтобы убраться подальше от гвардии и попытаться применить себя где-то в другом месте оптимальное: опыта выше крыши, мозгов тоже прибавилось, связи есть, кое-какие накопления тоже. Он, правда, много времени провел с адвокатами, но так и не смог уяснить, что за пенсия ему —им — положена, пойдет ли начальство на уступки и выдаст ее в полном объеме, или и за нее придется сражаться. Это, наверное, могла прояснить только генерал-лейтенант Арендзе, которая и желала пообщаться с Яспером лично.
К чему была именно личная встреча, Яспер мог только гадать. С генерал-лейтенантом Арендзе он встречался хорошо если полтора раза, остальное время они функционировали в слишком разных кругах, чтобы знать хотя бы что-то относительно надежное друг о друге. До Яспера доходили слухи о суровости и принципиальности генерал-лейтенанта Арендзе, сама она наверняка знала о Яспере куда больше, чем тот хотел бы. Хорошо это или плохо, он не задумывался, в конце концов, столько времени прожил под постоянным надзором, понимая, что каждое его движение, поступок, намерение, возможно даже, сокровенная мысль изучается под микроскопом. Подозревал, что наверху при желании могут знать и самые его незначительные привычки: где он покупает нижнее белье, какой кофе пьет по утрам, какой бордель из доступных избегает и почему. Отчего-то единственное, что его царапало в предстоящей встрече, — это вероятность того, что Арендзе пронюхала про Амора и вплетет его. Этого Яспер очень не хотел — и был бессилен изменить.
Из вредности, из-за желания мелочами подчеркнуть свою независимость Яспер решил не надевать форму. И деловой костюм тоже — обойдутся. Они не делали ничего четыре с хвостом месяца, только натравляли одного крысолова из отдела внутренних расследований за другим; они давали показания, от которых его шаткое положение становилось еще более неустойчивым. Что он все-таки выбрался, заслуга — его личная. Может еще, тех посредников между ним и Дейкстра, которые рискнули проинтерпретировать решение генсека, о котором подозревал Яспер, чуть вольней, чем было рекомендовано. И если Арендзе решила, что он все-таки нужен гвардии, пусть уговаривает.
Входить в штабной корпус в гражданской одежде было непривычно — и отчего-то унизительно. Яспер шел, глядя перед собой, благо помнил все ходы-переходы наизусть. И на знакомые лица старался не реагировать. Кто здоровался, отвечал коротким приветствием, кто кивал — он реагировал скупым кивком. Чтобы не давать Арендзе лишних шансов, пришел к ее кабинету ровно за минуту до назначенного времени, представился: «Яспер Эйдерлинк. У меня назначено». Помощник ответил:
— Генерал-лейтенант ждет вас, майор Эйдерлинк.
Яспер едва не щелкнул каблуками. Сдержался: был горд собой — и зол, яростно, свирепо зол. Это простое обращение выбило из него дух, снова заставило жалеть о решении, которое он уже все-таки принял. Яспер был уверен, что оно устроит обе стороны — три, если допустить, что Дейкстра не предпочел бы запихнуть его в какую-нибудь пыльную канцелярию, в которой карьеры нет в принципе, а позволил и дальше служить — только майором, исключительно из извращенно понимаемого чувства благотворительности.
Генерал-лейтенант встретила его, стоя рядом со столом — огромным, из деревянного массива, пустым. Словно в насмешку над ним, как будто она специально сгребла все со стола, чтобы не дать никаких зацепок насчет того, как будет развиваться беседа. Или это уже было подтверждением его собственного решения — Яспер допускал и это. Она пристально осмотрела Яспера, и на ее лице — эбонитовом, неподвижном, лишенном возраста — не отразилось никаких эмоций. Но встречать его взгляд она не спешила, словно не хотела, чтобы Яспер что-то из ее мыслей в них прочитал.