Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Эше смотрел на него; казалось, он скрежетал зубами — отчаянно сжимал челюсти, чтобы не стучать ими. Амор боялся, что из-за истеричной силы он раскрошит зубы; он не рисковал дотрагиваться до Эше — мальчик мог очень сильно испугаться. Но, кажется, действовало. Несколько слов Яспера — аккуратная попытка напоить Эше чаем — Амор снова напоминал ему, о чем с ним говорили Альба и адвокаты, прокуроры и следователи. Еще одна попытка влить в Эше чай. Радостная улыбка Амора, когда удалось и пирогом угостить. Тысячный раз повторенное обещание, что они обязательно будут смотреть по головизору, как его будут допрашивать, хотя Амор знал наверняка, а Яспер подозревал, что как раз допрос Эше — несовершеннолетнего — транслироваться не будет. Разве что судебные секретари распространят краткое сообщение о том, что состоялся допрос несовершеннолетнего свидетеля
Альба должна была забрать Эше утром — официально он находился под ее опекой. Яспер поинтересовался, где в таком случае ее черти носят. «Они с Иларией сняли номер в гостинице», — флегматично сообщил ему Амор, с каменным лицом глядя перед собой — не улыбаться получалось с трудом.
— Вот как, — буркнул Яспер, враз успокоившись, продолжил заниматься завтраком. Амор засмеялся — беззвучно, чтобы не поцарапать его самолюбие еще больше.
Жизнь продолжалась. Эше снова и снова вызывали на допросы, а в перерывах между ними он пытался учиться, ходил на многочасовые сеансы психотерапии, пытался знакомиться с обычной жизнью. И признавался, то в ярости, то в отчаянии, что ненавидит этот город, этих людей в нем, которые живут так хорошо и никогда не знали ни тех пустынь, ни тех джунглей и дождей, ни развалюх-машин, на которых они ездили, ни как разворачивает плоть, как крошит кость пуля или тесак. И себя он ненавидит, потому что другие люди не хотели знать ничего такого, а он лишал их единственного достатка — мира и спокойствия. Амор получал от Альбы записи его допросов, смотрел их, иногда в компании Яспера — тот готов был на все, что угодно, лишь бы побольше времени проводить с ним. Допросы заканчивались, и Амору требовался не один час, чтобы вернуться в нормальное состояние. А Эше был не один. Оказывалось, дети, которым было по двенадцать-четырнадцать лет во время военных действий, запоминали практически все и способны были воспроизводить свои воспоминания с очень большой надежностью; попытки адвокатов защиты сослаться на ложные воспоминания, неустойчивую еще долгосрочную память и слишком эластичные умственные способности опротестовывались многочисленными экспертами — психологами и психиатрами; и Альба — одна из многих — сопровождала еще одного несовершеннолетнего свидетеля, так или иначе причастного к тому, в чем обвиняли кое-каких из представителей мегакорпов. Дети рассказывали — о плене, концлагерях, о работе по восемнадцать часов в сутки — в шахтах, на заводах, в борделях, где угодно, другие — о том, как их принуждали брать оружие и защищать те же концлагеря, заводы, плантации. Они вспоминали имена, которые всплывали в разговорах взрослых — те не обращали на них внимания, а дети слушали и непроизвольно запоминали. Что прокуроры, что адвокаты следили за ними, как коршуны, вцеплялись в плоть при малейшей возможности, и окрики судей, требования соответствовать процессуальным нормам, придерживаться темы процесса помогали на совсем короткий срок. И после допросов с детьми нянчился Амор. Спроси его кто, помогает ли им его забота, он покачал бы головой и сказал: едва ли. Он молился, чтобы у детей оказалось достаточно ресурсов, чтобы пережить, выжить наперекор всему.
Яспер заметил однажды:
— Этот проклятый процесс невыгодно заканчивать никому.
Они сидели вдвоем в гостиной квартиры, которую снимал Яспер. Просматривали записи судебных заседаний. Яспер зло ухмылялся, когда на свидетельском месте потел и изворачивался еще один представитель еще одного мегакорпа — и снова третьеранговый, никогда из верхушки. Он тоже был виновен — бесспорно, он тоже отдавал распоряжения, приведшие к вспышке насилия там, к поставке оружия туда, к оснащению еще одной банды мародеров где-то в глуши.
Амор дремал — проснулся от его слов. Протянул: «М-м-м?».
— Если кого-то осудят или оправдают, это будет значить, что счеты сведены, понимаешь? Ни власти ничего не смогут предъявить мегакорпам, ни эти вот, — кивок в сторону экрана, — не будут осторожничать. Все вернется на круги своя. Поэтому я и говорю. Никому не нужно, чтобы процесс был закончен. По хорошему, этот вот тип уже наговорил на пару высших мер, — Яспер указал пальцем на экран. — Он же на голубом глазу признал: поставки оружия, отравляющих веществ, отравленные колодцы, закачанные в водные горизонты отходы, варварские методы выработки, причастность к экологическим авариям, чтобы выполнить планы добычи. И что ему будет? Да ничего. Сколько они еще будут разбираться — два года, пять, десять? Он будет работать дальше и получать свою большую зарплату и добавку за верность. А потом — пф, и исчезнет. И все. Даже если брать в расчет компенсации, полученные от мегакорпов, от конфискаций и так далее, этого разве хватит, чтобы устранить все последствия?
— Ты можешь изменить это? — спросил Амор.
— Я? — спросил Яспер, и один-единственный слог засочился смертоносной отравой.
— Ну да. Ты, — невозмутимо повторил Амор. – Ты. Изменить.
— Как? — саркастично осведомился Яспер. — Я не генсек.
— А ты хочешь им стать?
— Нет!
— В таком случае… — Амор развел руками. — Живи так и там, где ты сейчас находишься. И тем.
Яспер развернулся к нему, оперся о спинку дивана, уставился на Амора.
— Я восхищен твоим оптимизмом и непоколебимой верой в меня, мой милосердный друг, — благоговейно произнес он. — Ты — просто средоточие милосердия.
— Я тоже тебя люблю, — развеселился Амор.
— Правда? — хищно спросил Яспер, нависая над ним. — Осмелишься ли повторить?
Амор нервно засмеялся.
— Перестань, — тихо попросил Амор.
— Отче Аморе, ты как никто другой должен знать цену таким словам, и ты так беспечно ими разбрасываешься? Или ты повторяешь, или признаешь, что не ценишь то, что произносят твои уста. Ну? — потребовал Яспер.
Амор следил за ним, как зачарованный. Выдохнул, собрался с духом. Повторил — слово в слово:
— Я тоже тебя люблю.
— Это хорошо, — ухмыльнулся Яспер, приближаясь к нему вплотную. — И еще раз.
Амор послушно повторил.
Губы Яспера касались его губ, и он требовал: «И еще раз». И Амор повторял; Яспер прикусывал его губы и требовал, и Амор повторял. Яспер расстегивал его рубашку, сбрасывал свою, требовал — и Амор повторял.
Много позже, ранним утром, Яспер бережно целовал кожу на его груди, там, где сердце — и снова требовал. И Амор, едва ворочая языком, с трудом шевеля распухшими губами, все-таки повторял — и чувствовал, как губы Яспера шевелятся в такт его словам — и хотел отобрать у сна еще пару минут, чтобы ощутить на своей коже те самые слова, которые столько раз произнес сам.
Проснувшись, когда время близилось к вечеру, Амор долго вслушивался в звуки в квартире. Яспер, будучи крупным зверем, все-таки мог двигаться совершенно бесшумно. Кажется, именно это он и практиковал сейчас. Амор сел на кровати, осмотрелся, потянулся, неверяще улыбнулся, встал. Подхватил штаны, натянул их. Вышел из комнаты — увидел Яспера, напряженного — виноватого, если Амор не ошибался. Подошел к нему. Замер, подойдя вплотную. Прошептал, потянувшись к его губам:
— Добрый вечер?
Яспер спрятал лицо рядом с его шеей, тихо отозвался: «Добрый».
— Ты неожиданно робок, — развеселился Амор. — Боишься, что я на тебе не женюсь, после всего-то, что между нами было?
Яспер усмехнулся против своей воли. Слегка расслабился.
— Нет, не в этом дело, — тихо отозвался он, проведя языком по шее Амора. — Ты ведь священник.
— Которому запрещено служить. — Заметил Амор, потянувшись к его губам. Это было так просто — так приятно делать.
— Но твой обет…
— Какой?
— Целибат.
— Я его не давал. Его вообще принимают после очень долгого испытательного срока, и потом желающих его дать предпочитают отговаривать. Это одно из почти невыполнимых бремен, и его мало кто готов на себя взвалить. Правда, и следуют ему, однажды дав, куда убежденней. Что за мифов ты набрался, любезный друже, — усмехнулся Амор.
— Не давал? — спросил Яспер. Амор был готов поклясться — счастливо. Он покачал головой и нарисовал на груди Яспера крохотный крестик.
— Всегда боялся, что не смогу сдержать его, — повинился он и поцеловал то место, где только что были его пальцы. — Был прав.
Два с половиной года Квентина Дейкстра у власти показали всем сомневавшимся: он был серьезно настроен — готовился остаться надолго, а для этого утверждался основательно. Это вызывало разные чувства: его почитали, но и ругали. К нему прислушивались. А он позволял себе время от времени краткие, но очень веские замечания, к которым очень старательно прислушивались. Кое-кто даже предположил, что Дейкстра внимательно следил за тем, как их исполняли. Однажды он заметил, что судебная система является расточительным монстром, отягощающим народ, хотя призвана служить ему, взять хотя бы тот процесс против мегакорпов. И выяснилось, что достаточно полутора месяцев, чтобы его закончить.