Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
— Еще бы, — буркнул Берт.
Горрен сделал еще глоток.
— Кстати, — медленно продолжил он, — не могу не отметить одно примечательное обстоятельство, если позволишь.
Это предложение, а точней, интонация, с которой оно было произнесено, насторожило Берта. Таким тоном обычно предваряют либо признание в жесточайшем преступлении, либо — наоборот.
— Кто тебе запретит, — буркнул он.
Горрен тихо засмеялся. Будь Берт настроен вслушаться — поанализировать — приписать ему какие-нибудь странные эмоции, он бы это сделал; но сама ситуация заставляла его держаться из последних сил: в груди пульсировал клубок из разных, подчас противоречивых эмоций, и субъективная, иррациональная, черная ненависть к Тессе Вёйдерс сменялась уважением к ее выдержке, изобретательности, остроумию, не ожидаемому от нее тонкому, мягкому, почти
Горрен продолжил:
— Тесса, бесспорно, подготовилась просто великолепно. Она держится просто блистательно. Она могла бы стать легендарной актрисой, не могу не повздыхать о том услаждении для чувств, которого мы лишены. Впрочем, оставим эстетические воздыхания в стороне. Что именно мне кажется достойным более пристального внимания — не могу избавиться от ощущения, что вопросы ей задаются такие… основанные на очень точной инсайдерской информации. Очень точной. И очень инсайдерской.
Берт внимательно смотрел на него и ждал продолжения. Горрен соизволил повернуть к нему голову — и подмигнул. У Берта участился пульс, немного — и запылали уши. Он уставился в экран. А в голове закружилась одна-единственная мысль: так все в порядке?
С этим можно было соглашаться, но и спорить тоже. Горрен категорически настаивал на том, чтобы набраться терпения и ждать. Искать подходы, разумеется: всегда можно найти людей, которые знают людей, и так далее, и кто-то да знал кого-то, как-то связанного с Коринтом.
— Тем более, — замечал Горрен, — это очень нескорый процесс. Предполагаю, что если он смог получить некие гарантии от неких служб, даже не знаю, каких, в обмен на сведения, то представь: сначала его потрошат, добывая все те петабайты информации, которую он им обеспечивает прямо или косвенно. И даже если параллельно готовят ему новую личность, это наверняка займет не один месяц. Слишком поспешное появление нового гражданина, уж не знаю, какой страны, может оказаться опасной небрежностью. Я имею в виду его виртуальную историю. И я не думаю, что у него сейчас есть хоть какая-нибудь возможность дать о себе знать. Едва ли он хочет привлекать кое-чье опасное внимание к тебе.
Последняя фраза прозвучала непривычно сентиментально. Горрен Даг знал, разумеется, толк в пафосе и в истинно классических страстях, но вот так мелодраматично заканчивать свои монологи — что-то новое.
Но он держал свое обещание. Время от времени, при случае, ронял: тот и тот ничего не знает, ничего не слышал, но, кажется, знаком с человеком, делавшим какие-то странные фальсификации: покупки человека с личным номером таким-то. Этого номера, кстати, еще год назад не существовало. Или: познакомился с человеком, приятельствовавшим с помощником следователя по делу мятежей, тот говорил, что на Тессу Вёйдерс было слито столько информации, что ей бы хватило на несколько смертельных инъекций (и он первым ходатайствовал бы на введение смертной казни просто ради такого приятного решения), или даже она могла бы стать членом первой сотни заключенных в тюрьме на околоземной орбите. Эту информацию, кстати, сообщил человек, очень близкий к ней и вообще верхушке одной из «-Терр». Имя? Неизвестно, но человек очень близкий. Или что-нибудь такое. Берту везло меньше, но и круг его знакомых был несколько иным. Ингер Стов, охотно поддерживавшая контакт с ним, более того, расширившая полномочия его и свои — она использовала Берта и для того, чтобы тот как бы невзначай доносил до определенных людей кое-какие сведения, тоже
Он спросил однажды у Горрена:
— Почему ты помогаешь мне?
У Горрена взлетели брови, а лицо приобрело исключительно красноречивое выражение крайнего изумления, и Берт начал сбивчиво объяснять:
— Нет, пойми меня правильно, я бесконечно благодарен тебе. И за твою помощь, и за то, что ты обеспечил меня работой и очень солидным доходом, и все такое. Но правда, ты не обязан, ты вообще столько раз мог сказать: парень, иди-ка ты в Тартар, и был бы в своем праве, но ты не делаешь. Это здорово, и все такое. Но все-таки непонятно. Просто я хотел бы знать твои мотивы. Скажем прямо, я не так уж нужен тебе. Был. Ты мог бы смело найти человека половчее, побойчее и все такое.
Горрен задумчиво покивал головой.
— В некотором роде это было моим знаком благодарности Альбе, — задумчиво глядя то на Берта, то на стену за ним. — Она поддержала меня в сложной ситуации. За тебя, кстати, тоже. Меня устраивает твое отношение к подчинению, твоя ответственность тоже. Предприимчивость, что бы ты ни говорил о себе. Надеюсь, это минутный приступ самобичевания, и он будет забыт раз и навсегда.
В Берте неожиданно всколыхнулось любопытство. Он не удержался и поинтересовался:
— Только это? Ничего больше? Устраивает, в смысле. — Ему становилось неловко, и следующая фраза прозвучала глупо даже для Берта, и произнесена была сбивчиво, словно слова упрямились и не складывались в нечто пристойное: — У меня иногда складывалось впечатление, что ты прикидывал кое-какие другие отношения. Со мной.
Горрен засмеялся.
— Не буду отрицать, временами мне казалось возможным и такое развитие событий. Секунды две, не дольше. Хочу верить, что твое самолюбие не будет раскрошено моим бессердечным признанием. — Горрен насмешливо прищурился; Берт растерянно, настороженно и даже опасливо смотрел на него, и Горрен наслаждался. — Чисто практически это было бы неплохим выбором. Если бы мы с тобой были одинаково гомосексуальны.
Берт ничего не мог с собой поделать: он поежился. Это развеселило Горрена еще больше.
Затем он успокоился, встал, прошелся по комнате.
— Одно время я очень боялся одиночества. Был готов на любые ухищрения, чтобы не допустить его, на любые отношения, даже разрушительные. — Он помолчал немного, словно давая Берту возможность задуматься, связано ли это откровение с Альбой, тогда ли ее помощь оказалась необходимой. Продолжил: — Сейчас — оно желанно. Не скажу, что я обрел мир в душе, и так далее. Но я уже почти готов перестать платить шринкам.
Он молчал и ходил по комнате — привычное действие, но Берт реагировал на него по-особому, нервничал, боялся оглядываться и с трудом удерживался, чтобы не посмотреть на него через плечо. Хотел спросить несколько идиотских вопросов, вроде: что произошло-то, каким боком к этому Альба, и не связан ли — совершенно случайно — и дядюшка. И что-то подсказывало, что ответа он не получит.
— Но ты можешь быть спокоен, мой преданный друг, — неожиданно продолжил Горрен. Берт вздрогнул. – Все, что я делаю для тебя, я делаю, потому что искренне желаю помочь. Я привязался к тебе. Как к другу, разумеется, — счел он нужным уточнить, и Берту показалось, что эти слова, произнесенные успокаивающе, были наполнены ехидством до краев.
Берт хотел спросить многое другое: единственный ли он друг, например — его исключительность могла стать обременительной. Что именно заставило Горрена отправиться именно в Африку. И не собирается ли он снова отправиться в путь — с него станется. Хотя если он обрел нечто похожее на «мир в душе», и бежать дальше необязательно. Наверное.
И они ждали. Берт — что Горрен поделится своими соображениями насчет будущего. Что Коринт даст знать о себе. Горрен — когда ситуация в политике станет стабильной настолько, чтобы можно было делать долгосрочные прогнозы. Дел было много, еще больше — суеты, и ничего помимо нее. Ни определенности, ни желания что-то изменить, куда-нибудь сбежать, хотя бы на пару недель во имя передышки. Разве что следить за тем, что происходило в Лиге — например.