Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
В Йоханнесбурге, Лагосе, Алжире и нескольких других городах как-то враз и очень мощно, с поддержкой самых разных информационных каналов, начались процессы против мегакорпов. Очень публичные, очень скандальные. Обилие грязи, выливаемой в СМИ, было невероятным, любая попытка вступиться за них, расценивалась как национальное предательство. И в качестве свидетеля во многих местах привлекался Лиоско. И не только он: бывшие президенты, министры, члены Лиги, в большинстве своем бывшие, тоже вынужденно появлялись в суде, не всегда на стороне обвинения. Допрос Лиоско в Претории длился более четырех дней, и сразу за ним начался допрос в Лагосе. И это было любимейшим развлечением людей. Не один говорил: ага, допрыгался! И — Яспер был удивлен: нигерийский кардинал тоже обвинялся в чем-то —
А Яспер неожиданно начал получать предложения об интервью. Он, мол, является одним из героев военной кампании против антигосударственных сил, ему-де обязаны кое-чем и самые высшие этажи власти. Для него, все еще носившего статус обвиняемого, знавшего, что его почта читается цензорами, это было не очень приятно. С другой стороны, эти письма могли перехватить самые разные службы, в том числе из канцелярии генсека. Хотелось узнать, как отреагирует Дейкстра, если Яспер примет такое предложение и расскажет, что пару раз спас его задницу.
========== Часть 42 ==========
Удивительным образом, несмотря на причитания о безотрадном будущем, Горрен Даг снова приземлился на все четыре лапы. Это стоило ему немалых трудов — они все, как и бессонные ночи, бесконечные утомительные переговоры, непрестанные рысканья в поисках новых союзников, неудачные попытки обрести покровителей в новом правительстве — отражались на его лице. Горрен Даг постарел. Берт, проведший в Южной Африке ровно столько времени, чтобы понаблюдать за инаугурацией из непосредственной близи, а затем вернувшийся в Европу, был лишен возможности наблюдать за злоключениями Горрена. Тот, кажется, не возражал, на неуверенные попытки Берта оправдаться отмахивался: «Если что, мне будет куда сбегать, обосновывайся там, в случае чего организуй конторку, и будет: мирное, защищенное местечко всегда пригодится», – к его стыдливой радости. Его как-то совсем не радовала перспектива вариться в котле интриг в таком элитном серпентарии, который представляла последние три года столица. Потом будет не легче, это ясно — по крайней мере безопасней.
Инаугурация Квентина Дейкстра заняла свое место в официальной государственной хронологии; сам он принялся наводить порядок — в своем, разумеется, представлении, не меняясь в лице, не разнообразя интонации, даже костюмы нося те же. Во всех крупных городах был отменен комендантский час, большинство провинций были объявлены мирными территориями; СМИ намекали на мирные переговоры с Лигами, мегакорпами и отдельными государствами, но информации было слишком мало, чтобы делать определенные выводы. Можно было возвращаться в Преторию, делать вид, что продолжается обычная жизнь. Берт, вернувшись, долго не мог понять, в какой стране и в какое время он находится. Вроде все признали, что добились мира, времена потрясений закончились, можно вернуться к обычной жизни, но одним широким жестом перечеркивали их слова беспокойные глаза, напряженные плечи и руки, сжатые в кулаки, словно говорившие заставляли себя произносить принятые в приличном обществе слова, но готовы были в любой момент выхватить оружие или бежать в укрытие. Возможно, Берту казалось; его наблюдательность играла с ним в странные игры — он мог видеть одно, а интерпретация увиденного приводила его к совершенно иным результатам. Он слушал торжественные речи знакомых, в которых те восхваляли настойчивость Дейкстра, его приверженность законам, желание укрепить гражданское общество, бла-бла, демократия, бла-бла, общество будущего, а видел пристальный, настороженный, опасливый взгляд: верит? Если что, сообщит неназываемым органам именно это? Или все-таки предпочтет набрехать с три короба, чтобы выставить себя полезным этому новому правлению?
Встретиться с Горреном лично — после месяцев переговоров, когда тот метался по Южной и Центральной Африке, а Берт странствовал из Европы в Азию, оттуда в Америку, затем снова в Европу и только оттуда в Африку — получилось даже не на первый день. Они переговаривались по коммам; Горрен то становился невероятно болтливым, рассказывал одну сплетню за другой, с неподражаемым, смертельно ядовитым и утонченно-прекрасным
В кои-то веки они встретились. Сидели в кабинете — новом, кстати. Удивительно, но около полугода назад Горрен принял отчаянное, с точки зрения Берта, решение перебраться в другой район, чуть подальше от правительственных кварталов — и от деловых тоже. Это был скучноватый район, в котором здания муниципальных служб перемежались с магазинчиками, те — с трех-четырехэтажными жилыми домами и школами. Горрен по смешной цене снял внушительные помещения; сейчас в этот райончик валом повалили новые лигейские работники — их было много, у них были семьи, им нужно было жилье в разумном удалении от Лиги, и цены взлетели. А Горрен смотрел на это из окна и ухмылялся. Или смотрел из окна и едва ли замечал, на что смотрит.
– Мы живем в удивительное время, мой дорогой друг, – говорил он. Берт сидел, положив ноги на стол, рядом с ним на диване стояла чашка с кофе; он смотрел на стену перед собой. – И что-то мне подсказывает, что оно еще не раз удивит нас.
– Чем именно? – безразлично отозвался Берт.
Самым сложным в этой ситуации было преодолеть растерянность. Он не знал, как вести себя с Горреном — малодушный трус все-таки, сбежавший подальше от заварушек, оказавшийся неспособным в сложное время остаться рядом с человеком, обеспечившим ему неплохое существование. Не то чтобы он был обязан — скорее всего, сам Горрен ничего такого не ожидал. Но неловкость эта мысль не устраняла.
– Тем, что Дейкстра непредсказуем до такой степени, что он сам не может предугадать, куда его занесет, например. – Горрен пожал плечами, посмотрел через плечо на Берта и снова повернулся к окну. – Он уже избавился от многих людей, обеспечивших ему победу. О нет, они на свободе, живы и вполне благополучны, но их нет рядом с Дейкстра на его Олимпе.
– Может, это было их решение, – пробормотал Берт, покосился на чашку с кофе: допить его или к черту.
Горрен хмыкнул.
– Как поживает твой восхитительно бывший тесть? – спросил он.
Берт повернул голову в его сторону.
– Почему мне кажется, что ты снова знаешь куда больше, чем простые смертные, которые лишь слегка интересуются личной жизнью своих подчиненных? – мрачно спросил он.
Горрен вздохнул. Пожал плечами. Сложил на груди руки. Берт готов был поклясться – на его лице было написано крупными буквами: «я увлеченно и совершенно, с неподдельной искренностью созерцаю окрестности». Интересно, как много времени ушло у Горрена на репетиции, пока его физиономия не соответствовала желаемому результату? На кой бы хрен ему притворяться сейчас, когда, кроме него, и выражения-то никто не видит — Горрен стоял спиной к Берту, тот смотрел куда угодно, но не на окно, увидеть его отражения не мог. Но душа артистическая — потемки, и современное общество исключительно толерантно: каждый развлекается, как хочет, главное, чтобы других не подвергал опасности.
– Я не знаю, о восхитительный скептик, – после долгой паузы сообщил он. – Я предполагаю. Думается мне, что папенька Румер упрямо не хочет расставаться с восхитительными ощущениями, которыми его обеспечивала служба.
– Какими именно? – механически спросил Берт, все-таки взяв чашку.
– Собственной значимости. Могущества. Главное, правда — не смотреть при этом вверх, чтобы не оказаться пронзенным этой коварной стрелой — собственной незначительностью. Возможностью приказывать и требовать. Ах, да много ли еще чем. Твой бывший тестюшка — обычный тиранчик, я так полагаю, неспособный занять себя вне какой-то структуры.