Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое

Marbius

И потянулись дни. Яспер был привычен ждать: временами это было все, что ему оставалось, выматывающее состояние. Невозможно покинуть позицию, невозможно заняться чем-то осмысленным, невозможно расслабиться — нужно все время контролировать ситуацию. Иногда от этого зависела жизнь своя и товарищей. В камере же он был избавлен от постоянного стресса, необходимости следить за всеми четырьмя сторонами света; он сделал все, что мог и считал нужным, теперь от него мало что зависело.

Затем началась рутина. Подъем — когда взбредет нерадивым служкам неведомых божков, главное, чтобы было бессистемно, непредсказуемо и как можно больше разозлило заключенных; завтрак — безвкусная субстанция в неопределенном агрегатном состоянии, не то чтобы жидкая, но и не совсем твердая, от которой исходил пар настолько густой, что его можно было резать ножом, при этом температура у этой субстанции была не самая высокая — противная невнятно-теплая. Бродячие собаки, наверное, не опознали бы в ней нечто съедобное, а Яспер ел, принуждал себя, потому что голодным оставаться тоже не хотелось. Затем, чтобы настроение не превратилось бы в такую унылую хладную кашу, он делал упражнения, насколько ему позволяли размеры камеры. И думал. И вспоминал. И заставлял себя не заглядывать в будущее — не поможет, слишком велик шанс ошибиться, слишком много неизвестных факторов, чтобы можно было спланировать нечто жизнеспособное; не оглядываться на прошлое — в нем, как

оказывалось, было очень много неуловимо-романичного, пряно-болезненного, желанного, чего-то неопределяемого, но заставлявшего томиться оттого, что это все по собственной глупости, недальновидности, самонадеянности Яспера так и осталось в прошлом. И ни в коем случае не забывать о настоящем. Использовать каждую возможность, чтобы выяснить: чего от него ждут, как им намереваются распорядиться, дружелюбны ли его друзья и так ли враждебны враги. Кому следует не доверять в первую очередь, стоит ли рассчитывать на благоволение Дейкстра, или это слишком фантастично, чтобы быть правдой. В конце концов, этот тип делом показал, что может притвориться благородным, если ему это нужно — именно этим он занимался. Пригласил на банкет пару кардиналов и полторы дюжины епископов, например: Яспер особо не помнил, кто из них чем знаменит, полюбопытствовал, чтобы выяснить — тем и знамениты, что ничего за ними не водилось. Никогда. Они мирно сидели в своих подворьях, следовали за более азартными собратьями, что-то организовывали, в каких-то благотворительных программах принимали участие, где-то появлялись по незначительному поводу, чтобы дать благословение, ссыпали ворохом умные слова, когда нужно было произнести речь, написать статеечку или что-нибудь такое; даже книги писали — или делали вид. Тем они были привлекательны для Дейкстра — невыразительные фигуры, любящие свое место куда больше, чем свою репутацию. Они оказались в нужном месте в нужное время, и уже через сутки их сделали звездами, не почитаемыми, но многажды цитируемыми личностями — что еще нужно, чтобы закрепиться на кресле, внезапно зашатавшемся под ними только потому, что оно зашаталось подо всеми. И тому подобное.

Такие случаи не были единственными: Дейкстра, достигнув высшего поста, принялся прочищать, обеззараживать и формовать по собственному представлению свое окружение. Он делал это в свойственной ему манере: неторопливо, невыразительно на первый взгляд, прикрываясь отвратительно общими словами, но последовательно и неумолимо. Он появлялся везде, где только можно, в первые пять дней после инаугурации; инфоканалы были переполнены репортажами о его выступлениях, встречах, совещаниях, выступлениях и прочих мероприятиях; аналитики в упоении, наперебой пытались предсказать, что значит та или иная встреча, как она связана с некоторыми предыдущими действиями и каким образом по ней можно судить о будущем. Самые азартные строили прогнозы на десятилетия, пытаясь по незначительным признакам предсказать направление развития целого континента и даже мировой политики и экономики; люди поосторожней ограничивались ближайшими двумя-тремя годами и ключевыми отраслями. Назначения на самом верху преподносились как новость недели–месяца и даже года, изменения в этажах пониже заставляли трепетать только примыкающие этажи. Дейкстра вроде не делал ничего непредсказуемого, но постоянно удивлял все стороны; было ли это известно ему, входило ли это в его задачи, оставалось неизвестным, сам бы он, наверное, развеселился, узнав об этом — и забыл через полторы минуты. Его куда больше волновало собственное будущее, как ни странно.

Бывшего генсека Дюмушеля проводили в отставку. По этому поводу случилась череда самых разных мероприятий, утомительных в той же мере, что и он сам. Квентин Дейкстра появился на паре самых важных: один раз в сопровождении первой леди, второй раз один. В этих появлениях были обнаружены бездны смысла: и почтительное отношение к предшественнику — Дейкстра потрудился привести свою партнершу, произнес речь, которая в некоторых местах даже звучала искренне — и намек на преемственность: Дейкстра охотно напоминал благодарным зрителям о достижениях правительства Дюмушеля. Правда, радужные настроения длились недолго: Дейкстра сначала сократил свое присутствие на таких мероприятиях до минимума, затем и своих советников перестал на них отправлять, и это снова было истолковано самыми разными образами. Находились особо изобретательные эксперты, по цвету галстука определявшие намерения Дейкстра, находившие бездны символов в цветовой гамме, которую он предпочитал. Странным образом находились люди, им верившие. Дейкстра же было плевать — на экспертов, на их почитателей — на самого Дюмушеля. У него были дела поважней.

О них как раз говорили немногие — еще одна его заслуга. Он был ловок с мегакорпами, он продолжал совершенствовать свое мастерство в борьбе с самыми разными структурами. В первую очередь с самой Лигой. Ее устав был дивной мешаниной из прогрессивных — и искусственных — законов и традиционных, запутанных, отягощенных многочисленными правками, изменениями и дополнениями. Лига составлялась сложно и болезненно; ее устав представлял собой эклектичную смесь из частью унитарных, частью компромиссных норм, его переделать не представлялось возможным — либо это заняло бы не одно десятилетие. Этот устав позволял, с одной стороны, говорить о демократическом строе, разве что с некоторыми цивилизационными особенностями. С другой же, он допускал и незаметное установление авторитарного правления: главное знать, что именно использовать в первую очередь и куда расставлять своих людей.

Чего у Дейкстра было не отнять, так это методичности. Он предпочитал стоять во главе мирного континента — проще и предсказуемей, надежней, престижней и прибыльней, чем заправлять — или пытаться — охваченной беспорядками территорией; он принялся наводить порядок. Все так же незаметно, но неумолимо. Об этом предпочитали не говорить, но кое-какие косвенные признаки определенно и однозначно подтверждали внимательным: и за этим человеком стоит один из кукловодов Дейкстра, и этот тип тоже боится его палачей. Ну или, если допустить, что кровожадность этого типа слишком преувеличена, а карательные отряды — это миф, выгодный прежде всего противникам Дейкстра, отрицать существования специальных сил не приходится. Они действительно были, как и полагалось любому уважающему себя надгосударству. Лигейская гвардия, например, изрядно потрепанная, разочаровавшаяся в покровителях, собственном начальстве и себе и от этого куда сильней желавшая восстановить свое реноме. Лигейская полиция, которой давно уже заправляли люди, приближенные к Дейкстра. Лигейская же служба госбезопасности, которая, будучи твердо намеренной сохранить свою безопасность, приняла к сведению некоторые заявления людей, находящихся не очень далеко от все того же Квентина Дейкстра: он человек щедрый, но и злопамятный. Национальные армии — они как одна не уважали Лиоско, хотя некоторые из нацправительств пытались насадить почтение к нему: прогрессивный политик, классически образованный человек, талант ренессансного типа, прочее бла-бла — словом, именно то, что нужно было, чтобы военные решили, что их не ставят ни во что, раз заставляют почитать такого скользкого типа. И везде появлялись люди, говорившие: чтобы изменить что-то, следует это менять, мы покажем вам или поможем советом. Начальство? Оно

не вечно, тем более оно пытается опираться на такое хлипкое основание, которое представляет из себя та псевдоэлита, живущая за счет закордонных мегакорпов и продающая им народное достояние. Дейкстра? Гарантирует стабильность, ратует за сильную власть, требует восстановления уважения к тем, кто его заслуживает, а кто его заслуживает больше, чем вы?

Война все-таки продолжалась. Но мотивация у противников была совершенно иной. Армии мегакорпов, структуры, их поддерживавшие, больше не захватывали — пытались отстоять побольше, и то скорей по инерции. Шансов удержаться у них не было. Мародеры — тем было раздолье в некоторых районах, до которых еще не добрались армии. Там же, куда они приходили, случалось многое. Об этом, на счастье, не узнавали «широкие круги», узкие же — вполне быстро усвоили: сдаться в плен — и у тебя появится шанс остаться в живых и закончить жизнь относительно неплохо, все-таки за тюрьмами и трудовыми лагерями для военных преступников присматривают всякие там правозащитники. Будешь сопротивляться — и за твою шкуру никто не даст и глиняного черепка. Жить будешь, не очень долго, но очень плохо: оказывается, некоторые месторождения, приводившие в ужас охочих до сенсаций журналистов, все еще разрабатываются, и там нужны рабочие руки, особенно такие, чтобы их можно было не особо учитывать; кое-где плантации тоже нуждались в расходном трудовом материале — там, где условия были очень сложными, где техника ломалась слишком часто, чтобы они были выгодными, а их, практически рабов, не жалко. Это — если выживешь после пыток. И банды, в смутные времена не гнушавшиеся именовать себя борцами за свободу, изобретавшие самые разные поводы для того, чтобы мародерствовать, прикрывавшиеся громкими лозунгами и призывавшие до смерти сопротивляться кровопийцам из властей, сдавались в плен в полном составе в надежде на снисхождение. Не было их — армиям мегакорпов приходилось куда трудней, тем более угроза, нависавшая над ними, была куда более серьезной: у них выбора не было, их, попади они в плен, сразу отправляли в расход. Поэтому там, где закрепились они, бои продолжались, более яростные — отчаянные.

Об этом не говорили СМИ — их предпочитали кормить совсем иной информацией, переводили внимание на совершенно другие темы. Дейкстра утвердил новый кабинет; реформа партийной системы, должная — согласно ее инициаторам — облегчить функционирование партий прежде всего на лигейском уровне. Эксперты, заполучившие эту тему, были счастливы. Правые СМИ с одобрением рассуждали об упорядоченности прав и обязанностей, полномочий и ответственности перед народом, о возможности более последовательно проводить реформы или, наоборот, сохранять уже проверенные временем законы — и обязательный настороженный, даже опасливый взгляд в сторону генсека: как отреагирует, не оскорбится ли? Левые СМИ предпочитали долго и нудно, невнятно и уныло рассуждать о том, что игнорируется право отдельных людей на волеизъявление, участие в демократическом процессе — и обязательный боязливый взгляд в сторону генсека: не оскорбился ли? Журналисты из Европы и Америки рыскали по всем местам, в которые их допускали, и пытались выяснить: что думают о новом генсеке, сколько недовольных, есть ли потенциал для сенсации; на счастье новой власти, было не так много мест, куда иностранным журналистам — вообще представителям СМИ был открыт вход: в основном, официальные места, относительно мирные провинции, все вблизи крупных городов и лигейских военных баз, и там предпочтительно подпускать только к проверенным особям и в надежные части. Журналисты вынужденно принимали правила игры: новая власть, новые идеи, борьба с дряхлой системой, бла-бла; это позволяло им оставаться в Африке — и в уютной компании коллег тихо негодовать по поводу тех, кого уже успели объявить персонами нон грата: власти — «абстрактный, но вполне деятельный колосс» внимательно следили за ними. Даже вне границ Африки первая, бурная волна реакций по поводу выборов спала, мир приумолк, настороженно изучая ее издали, затем и вовсе занялся насущными проблемами, которых было в избытке. У Дейкстра и людей, выбравших служить ему, появилась отличная возможность навести порядок — в соответствии с собственными о нем представлениями.

Отчасти это касалось мятежных офицеров. Яспер и его товарищи уже стали своего рода легендой — в очень узких кругах. К ним относились с чем-то, смутно напоминавшим почтение. Распоряжения об изоляции, правда, служащие тюрьмы выполняли неукоснительно, допуск к инфоканалам ограничивали. С адвокатами общаться позволяли, друг с другом — нет. Самым неприятным было последнее: чтобы дальше сохранять убежденность в собственной правоте, нужны были знаки со стороны товарищей — все в порядке, мы с тобой; чтобы дальше верить в то дело, за которое решил поставить крест на собственной карьере, нужно было убедиться, что и товарищи согласны с путем, который ты выбрал за них, для них. Тарук Идир смог дать знать: все в порядке, мы молодцы. Охранники обращались к Ясперу с уважительным «господин майор». Кайоде Сумскват написал письмо — на бумаге, чернилами, подумать только, их еще используют, подумать только, у Сумсквата каллиграфический почерк; в своем письме он грозился издать мемуары — года через четыре, когда поднакопит материала.

Странно, но расследование вели подозрительно много молодых прокуроров и всего двое людей постарше. Яспера допрашивала в основном женщина лет двадцати пяти от роду, и он не мог удержаться — чувствовал себя отчаянно старым. Она, впрочем, была хороша: дотошна, последовательна, невозмутима, тщательно готовилась к допросам, не испытывала к Ясперу благоговения — и изредка, совершенно неожиданно для него начинала кокетничать. У него поднималось настроение, они обменивались незначительными фразами на посторонние темы, и допрос продолжался, чуть более расслабленный, чем до этого.

И чем дальше длилась эта эпопея, тем отчетливей Яспер понимал: они — Номуса Огечи и ее коллеги — сделают то, что от них требуется и все, для них возможное, чтобы максимально облегчить судьбу Яспера и других. Да то, что их дело ведется так активно, уже говорило о многом: старая добрая практика «забывания» заключенных и максимального растягивания дел никуда не девалась, и ее к Ясперу применять не собирались. Но на благоприятный для него исход рассчитывать не приходилось, совсем наоборот. Это было ожидаемо — заслуженно — в какой-то мере удовлетворительно: все-таки он смог поступить в соответствии с собственными убеждениями, а не только жаловаться всем подряд. Ну ладно, не всем. Одному-единственному человеку, слишком хорошо понимавшему, о чем Яспер говорил — слишком хорошо понимавшему его самого. И какое-то горькое ощущение: теперь, когда Яспер практически освобожден от своей беспокойной службы, едва ли он сможет оказаться слабым настолько, чтобы уцепиться за самую надежную во всей вселенной опору — веру Амора в них обоих. Едва ли для самого Яспера приемлемо оказаться мертвым грузом на его плечах. И вообще, что у них теперь может быть общего — когда Яспер ожидаемо часто и с непредсказуемыми чувствами вспоминал Амора, когда понимал с удручающей отчетливостью, что простого приятельства им не хватает, но он едва ли скоро окажется на свободе, а Амор и подавно опутан всевозможными клятвами, обещаниями, духовными узами и чем там еще. К сожалению, у Яспера оказалось слишком много свободного времени и не так много возможностей занять себя; мысли, чувства все возвращались к последней встрече с Амором, к кратким и насыщенным разговорам потом. И сердце щемило от беспомощной тоски, и сны становились все беспокойней.