Путь к счастью
Шрифт:
– Почему?
– Да кто ж её знает, бриллиантовая моя. Кто знает, – медленно проговорила она и вдруг, как будто догадавшись, неожиданно спросила: – Ты аборты делала?
– Да.
– Кто тебя к этому подвигнул?
– Никто.
– Так уж никто? Небось, полюбовник упросил.
– Нет, сама.
– Ох, наделала ты делов.
– Что ж делать? Как теперь мне?..
– Отмаливать, дорогая, ведь это такой грех, что и подумать страшно.
– Как отмаливать?
– Сначала пойди в храм и подай бумажку за упокой. Да напиши так… У тебя дед или бабка в покойниках есть?
– Папины родители живы-здоровы, а их родители, мои прабабушка и прадедушка, в войну погибли. Они из Белоруссии были. А мамина мама недавно умерла.
– Как звали материну мать?
– Анастасия.
– Значит, напиши так: «Анастасия со сродниками». И подай.
– Кому?
– Кто за свечным столом стоит, тому и подай.
Увидев, что я совсем сникла, цыганка взяла меня за руку, повернула ладонь вверх, посмотрела и примирительно сказала:
– Без греха не проживёшь, без стыда рожи не износишь. Ведь правду говорит пословица: кто Богу не грешен, тот своей бабке не внук. Теперь нам нужно попросить судьбу прекратить беготню и вернуться к тебе. Это сложный ритуал, за это надо отдельные деньги.
– Сколько?
– Пять рубликов, червонная моя.
Я достала синюю пятёрочку и положила на блюдце. Цыганка взяла пучок сухой травы. Я заметила в нём ветку обыкновенной мяты, цветки зверобоя, аптечной ромашки и еще какой-то травки. Она запалила пучок на свечке и тут же загасила. Трава стала дымить, распространяя по комнате горьковатый запах. Гадалка встала за спиной и подняла над моей головой пучок дымящей травы. В зеркале напротив я видела своё отражение. И невольно стала следить за цыганкой, которая, прикрыв веки, что-то тихо нашёптывала и водила травой по кругу. Её действия казались мне слишком обыкновенными. Неужто страшный прошлогодний поступок будет исправлен дымом от засохшей травки? Нет, всё-таки нельзя быть столь наивной – размышляла я и всё же надеялась, что моя жизнь авось да повернёт к лучшему.
Между тем цыганка отложила дымящуюся травку, вынула из соломенной коробочки яйцо и крутанула на столе. Яйцо не закрутилось, я поняла, сырое. Она принялась катать его по моей голове. Прикрыв глаза, я вспомнила приятные ощущения из детства, когда бабушка причёсывала мою головку деревянным гребешком. Цыганка закончила, я открыла глаза и увидела, как она перекрестилась на икону и поклонилась на четыре стороны, поблагодарив некие высшие силы.
– Держи. Яичко зароешь где-нибудь подальше. Лучше всего на кладбище. Да поглубже зарой и смотри не разбей, – предупредила она. – Значит, вот что у нас получилось, девонька. Замуж ты выйдешь, – проговорила она, возвращаясь в кресло.
– За кого?
– За мужчину.
Тут я чуть не рассмеялась.
– Дай руку. Правую сначала, правую. Значит, замуж выйдешь. Вижу, что мужчина он будет светлый, такой совсем белёсый. Дай-ка другую руку. Ну вот точно, вижу, у него совершенно белая голова. Блондин, наверное. Так что выкинь из головы чернявых и мечтай о белёсом. Думай о белом.
Невольно вспомнился фильм «Женитьба Бальзаминова». Там кухарка, подражая какой-то гадалке, сказала матери Бальзаминова: «Думай на чёрного». «Думай на белого», – мысленно перефразировала я слова кухарки. Тем временем цыганка вынула из колоды три карты и продолжала:
– И будет он военный, большой человек. Может, что и генерал, – она вытащила еще три карты, потом ещё три и, серьезно глядя мне в лицо, убеждённо произнесла: – Да, хоть верть-круть, хоть круть-верть, но получается, муж у тебя будет генерал!
– Я допускаю, что могу встретить военного, но вряд ли выйду за него, терпеть не могу военных, а блондины мне вообще никогда не нравились.
– Нравятся тебе военные или нет, это ты мужу своему скажешь, когда повстречаешь, мне не надо голову морочить. Мне, знаешь, как за день наморачивают, спать не могу, переживаю. Мой тебе совет, остынь ты насчёт военных. Среди них частенько встречаются хорошие мужики.
– Может, там ещё что-то известно? – лукаво спросила я, указывая на карты.
– Известно. Генерала звать Михаил, и ты с ним скоро повстречаешься. Вижу, ты мне не веришь и в мыслях перечишь. Мне твое супротивство преодолевать приходится. Устала я от тебя. Маша-а, принеси-ка кофею! – громко прокричала она.
На зов гадалки вошла молодая цыганка. Она принесла маленькую фарфоровую чашечку и поставила рядом со мной. Я почувствовала приятный запах хорошего кофе.
– Мама, вам что-нибудь принести? – спросила она и, подойдя к окну, раскрыла форточку. Пахнуло свежестью и прелой листвой. За окном вечерело, но было ещё светло. Рябина на ветру тихо шелестела, слегка постукивая в стекло алыми ягодами.
– Коньяку принеси, устала я сегодня, – попросила цыганка и закурила.
Вскоре молодая цыганка вернулась, неся на подносе початую бутылку французского коньяка и серебряную стопку.
– Вот сколько раз тебе говорить? Стопками я пью водку, а коньяк из рюмок… Ладно, оставь, да впредь не забывай. И не кривись. Ты ж знаешь, я люблю ощущать, как коньяк расправляется, ты меня этого удовольствия лишаешь, – незлобно сказала она и, обратившись ко мне, спросила: – А ты чего ж кофей не пьёшь, компания нужна?
– Это мне?
– Тебе. Пей медленно и мысленно проси судьбу показать будущее. Думай о генерале.
Я пригубила кофе, он был чуть тёплый и без сахара. Я заставила себя подумать о суженом, но не о Михаиле, а о Владе. Допив, сказала спасибо и отставила чашку.
– Чашку переверни и поставь на блюдце, да не этой рукой, другой. Ручку повороти от себя. Теперь подождём немного, – приказала цыганка и отпила глоток коньяка.
Спустя некоторое время она еще раз приложилась к коньяку и сказала:
– Всё, давай.
Я робко протянула чашку. Цыганка повертела её, рассматривая с внутренней стороны. Рисунок, сделанный кофейными разводами, занимал её какое-то время. Отставив чашку и откинувшись на спинку кресла, она наконец сказала:
– Что у тебя в голове делается, прямо беда… Ну да ладно. Генерал твой белокурый любить тебя будет. Очень сильно будет любить. Вижу, опять не веришь мне, – сказала она, раздражаясь. – Смори сюда, Фома неверующая, – и, взяв со стола чашку с кофейными разводами, поднесла к самым моим глазам. – Видишь, как он к тебе приклеился? Прямо так и жмётся, так и ластится, – искренне произнесла она, тыча указательным пальцем со сломанным крашеным ногтем в кофейный рисунок.