Путешественница. Книга 2. В плену стихий
Шрифт:
Она осенила себя крестным знамением, явно осуждая преподобного.
– Он еще и в нашу аптеку ходит. Просто диву даешься! Он же гонитель папистов, как же можно-то, а? – Луиза использовала возможность заочно обвинить пастора. – Мадам, вы не принадлежите к Свободной церкви? Я не обидела вас?
– Нет-нет, я католической веры… и папистка, – выкрутилась я. – Мне хотелось бы знать о его жене. Что с ней, вы не знаете?
В аптеку вошел новый посетитель, и Луиза отправилась ему навстречу.
– Я не знаю этой леди, да только
Зимний день был ясным. В прохладном воздухе вился дым, напоминая нам о недавнем пожаре.
Мы с Джейми находились в приходском саду. Джейми уже исповедался и теперь ждал Эуона, смотря на скупое солнышко.
– Старший Эуон знает легенду от тебя? О том, что я будто бы пряталась во Франции?
– Да, конечно. Это я рассказал ему. Эуон тертый калач, и я не думаю, чтобы он принял на веру такую басню, да только это лучшее, что можно выдумать. Он хороший друг, а друзья не допытываются, что к чему.
– История неплохая, ее можно будет рассказать и всем остальным. Но тогда почему ты не стал этого делать, представляя меня сэру Персивалю? К чему было говорить, что мы новобрачные?
Джейми не согласился со мной.
– Нет, ему-то как раз не стоило этого знать. Сэр Персиваль не знает, как меня зовут в действительности, потому что я представляюсь ему как Малькольм. Он может догадываться, что я не тот, за кого себя выдаю, но не нужно, чтобы в его памяти запечатлелся мой образ, возникающий при слове «Каллоден». Хотя да, ты права, ведь женитьба печатника не так интересна обществу, как твое мнимое возвращение…
– Впервые паутину хитростей сплетая, сколь путана она, себе не представляем, – усмехнулась я.
Джейми поднял уголки губ.
– О, плести паутины вовсе не так мудрено, как кажется, поверь. Поживешь со мной да посмотришь, что наличие шелковой нити в заднице облегчает жизнь. Научиться плести паутину сложно, но можно.
Я засмеялась метафоре.
– Интересно знать, как ты выпускаешь паутину из задницы и плетешь сети.
– Да ты уж видела как.
Он хотел посмотреть, что происходит в приходском саду, но нас отделяла от него стена.
– Что-то уж очень долго. – Джейми снова опустился на скамейку. – Неужто у нынешних четырнадцатилетних столько грехов?
– Знаешь ли, впечатлений вчерашнего дня хватило бы на нескольких мальчишек. К тому же отец Хейс может захотеть узнать подробнее. – Я вспомнила свое утро в борделе.
– Что, он до сих пор там?
– Нет…
Щека Джейми подернулась легким румянцем, не связанным с морозцем.
– Я… пошел перед ним. Чтоб ему было сподручнее. Должен же я подавать пример или нет?
– О да, теперь ясно: ты отнял все время у исповедника, а теперь коришь мальчонку, – поддразнивала я его. – Сколько же ты не ходил к исповеди?
– Я сказал ему, что полгода.
– А на самом деле?
– На самом
– А как же блуд и грязные помыслы? Обошлось без них?
– Да, обошлось, – Джейми был серьезен. – Когда думаешь о венчанной, законной жене, это не блуд и не грех. А когда думаешь о других леди, такие помыслы и правда греховны.
– Вот это да! Я спасаю твою душу. Не ожидала, что буду выполнять подобную миссию, но это чертовски полезно.
Он крепко поцеловал меня.
– Будет ли это считаться индульгенцией? – Он набрал воздуха и припал к моим губам еще раз. – Лучше так, чем щупать четки – то не так приятно и толку приносит мало. – Джейми извлек из кармана четки из дерева, выглядевшие так, словно их вынули из чьей-то пасти – искусанные и обгрызенные. Да, англичаночка, ты должна будешь напомнить мне, что я обязан принести покаяние сегодня. Ты, кстати говоря, помешала мне заняться этим богоугодным делом сейчас.
– Ну и сколько же молитв «Аве Мария» тебе нужно прочесть? – водила я пальцами по бусинкам.
При более близком рассмотрении было заметно, что четки и правда побывали в чьей-то пасти: зубки хорошо прошлись по бусинам.
– Я видел одного еврея в том году. – Джейми не стал говорить о мере своего наказания. – Он натурфилософ. Шесть раз объехал землю. Так вот, он говорил, что плотская близость законных мужа и жены идет только на пользу обоим. Будто бы это добродетель. Мол, так делают и мусульмане, и евреи. А я задумался: отчего же и те, и другие тогда совершают обрезание? Связано ли это с добродетелью? Но потом мне подумалось, что прямой вопрос обидел бы его.
– Думаю, что добродетельность не зависит от наличия крайней плоти, – поделилась я мыслями.
– Вот и прекрасно. – Он снова подарил мне поцелуй, отчего я выронила четки.
– Что ты сделал с четками, из чьей пасти вынул? Это крысы? – спросила я, поднимая бусы.
– Да нет, это дети.
– Дети? Что за дети?
– Обыкновенные. – Он спрятал четки. – Джейми-младшему три года, девочкам, Мэгги и Кити, по два. Майкл только женился, а его жена уже ждет ребеночка.
Солнце светило за его спиной, и лицо Джейми было в тени. Улыбка, показавшаяся на нем, была неестественно белоснежной.
– А ты семикратно двоюродная тетушка, англичаночка.
– Семикратно? – ужаснулась я.
– Да. И я семикратно двоюродный дядюшка. В этом нет ничего страшного, правда, малыши, когда у них режутся зубки, все грызут, в том числе и мои четки. Ну и еще зовут меня дядькой, но ничего не поделаешь, – добродушно пояснил он.
В эту минуту двадцать лет показались вечностью.
– То есть я буду для них «теткой»?
– Ну уж нет, – решительно запротестовал Джейми, – ты будешь для них «двоюродной тетушкой Клэр». Они будут уважать тебя, вот увидишь.