Путешественница. Книга 2. В плену стихий
Шрифт:
Ее шаги остановились у соломенной кучи, где восседал Эуон-младший. Он спал, а когда почуял неладное, вскочил, моргая.
Его мать оценивающе посмотрела на него, а потом на стойло, в котором стоял Донас, жующий сено. На нем не было ни узды, ни седла.
– Я наказывала тебе оседлать Донаса. Ну, что скажешь в свое оправдание? – сурово спросила она.
Пряча глаза, Эуон поднялся с кучи.
– Наказывала, мама. Да только мне пришло в голову, что седлать его – даром тратить время. Расседлывать ведь придется.
Дженни изумилась.
– Расседлывать?
Эуон хитро сверкнул глазенками.
– Мама, дядюшка никуда не поедет, это известно. Ну куда и от кого ему бежать? Неужто от дяди Хобарта?
Дженни молча изучала его, вздыхая. Тихо улыбнувшись, она потрепала сына по голове, а потом убрала волосы, лезшие ему в глаза.
– Известно, мой мальчик. Ты прав.
Она обвела рукой его щеку.
– Хорошо, малыш. Иди к своему дяде, позавтракай еще раз. А мы с тетей Клэр будем в погребе. Как только услышишь, что приехал Маккензи, или увидишь его, дай мне знать.
– Ладно, мама, – Эуон поспешил в усадьбу, ожидая еще раз подкрепиться и обогреться у очага.
Издали это выглядело так, будто к дому спешит длинноногий журавль, неуклюже ступая на холодную землю. Дженни смотрела вслед своему рассудительному отпрыску и улыбалась.
– Хороший мальчишка… – Вспомнив о моем присутствии, она пришла в себя и строго сказала: – Раз уж пришла, тогда пойдем.
Молча добрались мы до погреба – махонького помещения, доверху заполненного всякими вкусностями. Здесь, как и в кухне, пахло всеми запахами сразу: резкий дух лука и чеснока, заплетенных в косицы, пряность сушеных яблок, влага картофеля, лежавшего на одеяле на полках.
– Помнишь эту картошку? – Дженни погладила шероховатый бок клубня. – Это ведь ты посоветовала выращивать ее. Знаешь, несколько суровых зим после Каллодена мы продержались именно потому, что посадили картофель.
Как не помнить… Тогда тоже была осень. В ночном мраке мы плакали, прощаясь. Дженни ждал новорожденный малютка, меня – Джейми. Я не знала, где искать его, объявленного преступником и подлежащего казни. Тогда я спасла его, а своим незатейливым советом спасла весь Лаллиброх. И вот теперь я узнаю, что все это висело на волоске, что все это могла отобрать Лаогера.
– Зачем? – спросила я, пяля глаза на ее склоненную голову.
Дженни занималась луком, обрывая головки с косицы, висящей под потолком, выбрасывая сухие стебли и складывая овощи в корзину.
– Дженни, зачем ты так поступила? – В отличие от нее, я не хотела работать быстро, как машина, выполняя определенную последовательность действий, потому катала свою луковицу в ладонях. Шелуха тихо шелестела. – Зачем так?
Несколько минут молчания дали Дженни возможность овладеть собой, и ее голос звучал совсем спокойно. Для других, но не для меня: я знала ее слишком хорошо, чтобы поверить в то, что она спокойна.
– Ты спрашиваешь, зачем был нужен брак с Лаогерой? – Она блеснула на меня из-под черных ресниц и продолжила перебирать лук. – Да, его устроила я, это правда.
– Выходит, ты принудила его взять ее в жены.
Дверь была прикрыта неплотно, или это ветер был так силен, во всяком случае, на ступеньки подвала сыпалась земля.
– Одиночество, – произнесла она одно-единственное слово, правда, потом пояснила подробнее: – Джейми был таким одиноким, он умирал от одиночества. Оно тяготило его. И меня. Он так долго убивался по тебе…
– Я была уверена, что его нет в живых, – тихо промолвила я, понимая, что Дженни обвиняет меня.
– Он страдал так сильно, что, почитай, был мертв. – Она вскинула голову, тряхнув волосами. – Конечно, ты могла и не знать, что он выжил: сколько таких было после Каллодена… Он говорил, что ты ушла навсегда, что он навсегда осиротел. Англичане ранили его тело, а ты ранила его душу… Он приехал из Англии таким…
Дженни взяла новую луковицу.
– Тело было невредимым, но лучше бы они изранили его, чем так. – Она вперила в меня голубые глаза – глаза Джейми. – Такие, как он, не могут спать в холодной постели.
– Знаю, – бросила я. – Все-таки мы выжили – и он, и я. Я вернулась. Зачем же ты известила об этом Лаогеру?
Она долго молчала, заставляя меня изучать ее и овощи, лежавшие в погребе.
– Я любила тебя, – прозвучал ускользающий шепот. – Ты так нравилась мне, была как сестра. Когда ты была его женой, я любила тебя.
– И я тебя, – призналась я. – И все же – зачем?
Дженни сжала свои небольшие руки в кулаки.
– Сын сказал, что ты здесь, – она говорила это луковицам, не желая смотреть на меня, боясь потерять сосредоточенность. – Я была так рада твоему возвращению, сразу хотела бежать навстречу, обнимать, расспрашивать.
Дженни повременила, словно раздумывая, стоит ли исповедоваться передо мной. Я молчала. Тогда она заговорила снова:
– А потом вдруг меня обуял страх.
Глаза скрылись за веером ресниц.
– Я увидела тебя, когда Джейми стоял у алтаря с Лаогерой, – Дженни будто разрезала взглядом стены погребка и уносилась далеко за холмы. – Они венчались, а ты стояла рядом, я видела. Между ними. Тут до меня дошло, что ты придешь за ним.
Я похолодела.
Дженни побледнела от воспоминаний и безвольно опустилась на стоявшую в подвале бочку. Плащ лежал вокруг ее ног подобно цветку.
– Я не колдунья и никогда не видела видений. Хотелось бы верить, что больше их не будет. У меня нет дара видеть будущее, и я не занимаюсь пророчествами. Но, Клэр, я ясно видела, что ты стояла там, такая реальная, как сейчас. Пришлось покинуть церковь посреди венчания.
Она сглотнула, подняв голову в мою сторону.
– Кто ты – неизвестно. Или… что ты. Мы никогда не говорили с тобой ни о твоем роде, ни о твоей родине. Мне хватало того, что Джейми любит тебя, а ты – его. Ты исчезла надолго, настолько, чтобы можно было завести новую семью и вить гнездышко, не вспоминая о тебе.