Путешествие от себя – к себе, в радиусе от центра Вселенной
Шрифт:
На своем пикапе мы поднялись на один из хребтов и погрузились в плотный туман. Через час-другой туман рассеялся и путешествовать стало вполне комфортно. Мы ехали по отличной трассе Амур М-27. За окном мелькали маленькие деревушки – Танха, Новоберезовка, Знаменка, а было еще село Новоберезово, по которому ходило много-много козлят. Мы проезжали речки и ручьи с причудливыми названиями, например, видели реки Широкие Лопатки, Нерча, чистые горные ручьи Дуралей и Кручина… Я помню, папа мой всегда восхищался забайкальскими названиями: Борзя, Кокуй, Куэнга.. Он говорил, что даже происхождение этих географических названий понять трудно. «Мы поговорим еще с родственниками о забайкальском фольклоре», – сделала я себе зарубку
«Тишины хочу, чтобы допьяну…», – кричал шансон из магнитофона нашего водителя, бывшего спецназовца, подполковника в отставке, 42-летнего Толика. Толя ставил эту песню подряд несколько раз. Но песня и вправду могла вывернуть душу наизнанку. Не знаю уж, что вспоминалось нашему шоферу Толику – может быть, бои, в которых он потерял 27 своих однополчан, таких же, как он, молодых мужчин. Но я-то думала о своем – о том, как все это было по-русски в нашей поездке, это была какая-то концентрация русскости – душераздирающий шансон, водитель-спецназовец с трагической историей в прошлом, заросли берез за окнами машины, эти небогатые деревушки с церквями, которые то и дело попадались нам по пути, и наше немного запоздалое, но все же обращение к своим корням…
«Тишины, тишины хочу…
Тишины – в молчании сколотом.
Легким ветром вольно пролечу.
Над крестами, покрытыми золотом…»
Читинские просторы были и похожи, и не похожи на монгольские степи одновременно. Историки бы, наверное, заметили, что это все была единая и неделимая империя Хунну – и она осталась печатью на скуластых лицах забайкальцев, она сверкала небольшой хитринкой в их узковатых глазах. «Мы не совсем русские, мы – гураны, – говорил отец. – Мы потомки монголов-кочевников и вольных казаков. Мы – скифы», – добавлял отец. Читинские просторы были похожи на монгольские тем, что здесь также встречались пологие сопки и кряжистые хребты, здесь была такая же изумрудная листва полей и беззвездные ночи. Но в забайкальских степях не было юрт и повсюду стояли милые русскому сердцу березки с блестящими белыми стволами. Стволы в разных березовых зарослях казались нам разными – то бледно-белыми, то светло-белыми, то молочно-мутноватыми…
– Здесь встречается 826 оттенков белого в этих больших березовых рощах, – «загнул» Толя, брутальный спецназовец с нежной душевной организацией.
По пути мы заехали в Нерчинск, бывшую столицу Забайкальского края. Сейчас это совсем маленький городок, всего 14 тысяч человек, «городок не ахти, но жить можно». Чехов сделал этот судьбоносный вывод почти сто лет тому назад, если не больше, но ничего особенно не изменилось с тех пор в этих краях. Вот что, действительно, поражает в Нерчинске, так это Палаццо русского купца Михаила Бутина, владельца железоделательных, солевых, винокуренных заводов, барж и золотых приисков: в этом Палаццо мы увидели высокие зеркала с Парижской выставки, мебель из боярышника и березы, изысканную золотую люстру, цветную мозаику из Мюнхена. Молодец, Бутин! Доказал, что в далекой забайкальской глубинке можно построить дворец не хуже, чем в Санкт-Петербурге. 2 года вез зеркала из Парижа в Нерчинск, потребовал сделать именно такую же мозаику, которую заприметил в мюнхенских готических соборах, парк разбил возле дворца в мавритано-готическом стиле. Знай наших! Он был промышленником и миллионером, мужиком крутого нрава, но знал толк в искусстве.
Потом мы заехали в две деревни – Верхнюю и Нижнюю Куэнгу, здесь жили мои дедушка и бабушка – Иван Венедиктович и Анисья Спиридоновна. Сначала машина зарулила в Нижнюю Куэнгу, часть деревни примостилась высоко на пригорке, часть – залегла уютненько внизу. Местные коровы почему-то прятались под мостом. В той части деревни, что находилась внизу, располагался зерноток – это было самое крутое сооружение в деревне, за счет которого она долгие годы выживала. Но после 90-х годов даже этот скромный зерноток
А потом пикап весело покатил в Верхнюю Куэнгу. Верхняя Куэнга была уже намного лучше. Длинный состав поезда шел под пушистой сопкой, по знаменитому Транссибу – и это было красиво. В центре села стоял универсам сиреневого цвета под названием «Фея». Мы завернули за угол и увидели памятник героям Великой отечественной войны – солдат из белого гипса с ребенком «шел по селу», мы увидели также одноэтажный, но нарядный Дом культуры и бюст Ленина. Немного в отдалении от центральной площадки белела своими стенами невысокая православная церквушка.
Мы зашли в обычный продуктовый магазин. И там обнаружили настоящую «сиреневую фею», величавую деревенскую красавицу – это была Татьяна Голобокова. Она была статной, фигуристой, с высокой грудью, длинными черными волосами и огромными лучистыми глазами, почти на каждом пальце ее красивых рук были нанизаны золотые кольца. Я подумала, мы зашли в магазин где-нибудь в Верхнем Париже, а это была всего лишь навсего Верхняя Куэнга. Сестра Вера сообщила нам, что Татьяна простояла за прилавком 35 лет, вот в этом магазине и никогда не хотела ничего менять в своей жизни.
– А она, выходит, знала, что сегодня в Верхней Куэнге будут гости издалека? – спросила я. – Она так ярко, красиво накрашена.
– Ничего она не знала, – удивленно ответила Вера. – Она так выглядит каждый день.
Мы спросили у Татьяны, живут ли в Верхней Куэнге Подойницыны. Оказалось, что живут. Но только у нас с ними нет никаких родственных пересечений. Именно поэтому в Куэнге мы ни к кому заезжать не стали, а отправились дальше. Видели по пути несколько пустых коровников.
– Когда-то Нижняя Куэнга, Верхняя Куэнга и Болотово были объединены в колхоз «Забайкалец», это был передовой колхоз, возглавлял его Герой социалистического труда Владимир Ксенофонтович Ярославцев. Слава о нашем колхозе разлетелась по всему Забайкалью. Но, увы, все отгремело… Ничего от прошлого не осталось. Вот, правда, стела на память об Ярославцеве стоит в степи…
Дальше мы направились к заветной точке нашего путешествия – селу Болотово. Мы пришли в приподнятое настроение – наконец-то! Долго же мы к нему добирались, к Болотово (имеется в виду, не в пространстве – во времени), колесили по всяким заграницам. Яркое солнце – Ярило сверкало высоко в небесах. Да, впрочем, все славянские языческие боги были в этот день на нашей стороне. Стояла безветренная теплая погода. Лес шелестел тяжелой свежей листвой. А когда мы въехали в Болотово, на улицу Центральную я тут же вспомнила слова папы о самобытности деревни. Красивы были сопки, красива была полноводная широкая река Шилка, которая спокойно и с достоинством несла свои воды рядом с деревней. Точнее, это деревня приклеилась навсегда к Шилке, это деревня нашла речку, а не наоборот – и теперь они уже друг без друга жить не могли. Железнодорожное полотно возвышалось над деревней, над рекой, а внизу гремел буйный горный ручей, который впадал в Шилку.
Болотово тоже располагалось как бы в двух уровнях – на верхнем уровне, на пригорке стояли добротные дома и внизу, рядом с ложбиной, где пасли коров и козлят, тоже располагались строения. Наверное, по этой ложбинке когда-то протекала река. Мы поехали туда, за ложбину – в дом, где когда-то жили Верины родители Ольга Сергеевна и Михаил Семенович, потом проживал Верин родной брат Саша с семьей, а сейчас осталась только одна невестка Людмила, которая нас и встретила. Увы, и родители, и брат Веры ушли уже в мир иной.