Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
провести тринадцать часов в седле очень утомительно, подумал *[225] *я, но
ведь я прибуду туда, где смогу отдыхать в течение двух месяцев. Так
убаюкивал я себя сладчайшими надеждами и бодро продвигался вперед с самого
раннего утра до позднего вечера. Когда солнце посылало свои последние лучи,
я увидел вдалеке Тегеран и блестящий купол Шах-Абдул-Азима. Я и сегодня еще
не знаю, от чего - от большой ли радости или от внезапного наступления ночи,
потому что сумерки здесь в это время года очень коротки, а может быть, от
усталости, которая меня немного одурманила, - но я заблудился в
непосредственной бли-зости от персидской столицы, совсем недалеко от
знаменитых руин, расположенных около той скалы, на которой гебры
(огне-поклонники) выставляют трупы своих близких на съедение пти-цам. Целых
два часа я блуждал вокруг, пробирался через рвы и болота, причем один раз
лошадь завезла меня в холодную воду по самые бедра; мне пришлось порядком
поколесить по садам и загонам, пока я наконец глубокой ночью не нашел
дорогу.
Разве не странно, что на всем пути со мной ничего не случилось, что я
невредимым пересек далекие области, пережил столь опасные приключения, что
мне удавалось сберечь свой скарб и сохранять всегда сухими и в хорошем
состоянии мои рукописи, драгоценную добычу моего путешествия, а здесь, на
пороге, у самого входа в надежную гавань, надо же было приключиться
несчастью, для меня незабываемому: я потерял один из моих драгоценнейших
манускриптов из-за того, что промок! Да, судьба капризна, говорят на
Востоке, и противиться ей просто наивно!
Когда я достиг ворот Тегерана, они были уже закрыты. Ночь я провел в
новом караван-сарае, а когда на следующее утро проезжал через забитые, как
всегда, народом базары, рассыпая проклятия и удары, я слышал, как некоторые
персы с раздра-жением и удивлением восклицали: "Что за дерзкий бухарец!" Я
встретил также нескольких европейцев, которые вначале не узнавали меня в
моем маскарадном костюме, но потом заклю-чали в крепкие объятия. Вскоре я
подъехал к воротам турецкого посольства, и кто сможет описать мою радость
при виде остав-ленных мною мест и тех друзей, которых я покинул десять
месяцев назад, полный самых смелых и фантастических планов! Они полагали
тогда, что я иду навстречу явной гибели, и до сегодняшнего дня считали, что
я стал жертвой среднеазиатского коварства и варварства.
*XVIII*
Из Тегерана в Лондон
На первый взгляд персидская столица показалась мне местом, где
процветают цивилизация и образованность, где можно встре-тить черты
европейской жизни. Если въезжать в город, держа *[226] *путь с запада на
восток, то, конечно, невозможно найти слова, чтобы выразить чувство
отвращения к жалким глиняным хижи-нам, кривым и узким переулкам. Совсем иным
кажется город путешественнику, если он приехал из Бухары. Расстояние от
Бухары до Тегерана - только 60 дней езды, а в социальных условиях между
этими городами зияет пропасть, измеряемая столетиями. Когда я после своего
прибытия в первый раз проезжал по базару, я с детским удовольствием, даже с
каким-то восторгом, не меньшим, чем изумление моего татарского спут-ника,
рассматривал многочисленные предметы роскоши евро-пейского происхождения,
ткани, платки, игрушки, но особенно привлекло мое внимание цветное богемское
стекло; европейское искусство внушало мне в то время уважение, которое
сегодня представляется просто забавным. Но тогда иначе не могло и быть. Если
так странствовать, как я, если так вжиться в та-тарскую сущность, как
вынужден был сделать я, то, разумеется, неудивительно, что сам становишься
почти татарином. Настоя-щее инкогнито, когда в чужом облике хорошо сознаешь
свое собственное прежнее существо, длится очень короткое время; полная
изоляция и постоянное чужое окружение преобразуют человека nolens volens.
Напрасно путешественник будет сопро-тивляться этим изменениям, потому что
прошлое вытесняется свежими впечатлениями и отходит на задний план, а
псевдо-существование становится помимо его желания действитель-ностью.
Эти изменения в моем существе и поведении, тотчас замечен-ные моими
европейскими друзьями, дали им материал для разговоров. Смеялись над моими
приветствиями, жестикуляцией во время беседы, над походкой и особенно над
моим образом мыслей; многие утверждали даже, что глаза у меня стали чуточку
более раскосыми, чем раньше. Наблюдения эти очень часто забавляли и даже
веселили меня; однако не могу не отметить странного чувства, которое
закрадывалось мне в душу при мысли, что мне нужно вновь привыкать к
европейскому образу жизни. Чрезвычайно непривычным мне представлялось и
спо-койное пребывание в течение нескольких недель на одном месте. Были также
некоторые другие европейские обычаи, к которым я приспосабливался с трудом.
Прежде всего, слишком тесной и давящей мне казалась одежда; волосы,
которые я начал отращивать, ощущались гру-зом на голове, а когда я слышал,
как несколько европейцев, стоя в комнате друг против друга, разговаривают,