Путешествия к американским берегам
Шрифт:
К счастью, из доставленного нам запаса сухарей оказалось вовсе негодных только около 90 фунтов; пудов 8 отсырелых были розданы в паек на сентябрь месяц обеим командам, артели и экспедиции, и мы успокоились.
2 сентября возвратились посланные в редут Колмакова. Чтоб по некоторым данным сообразить свою жизнь на Кускоквиме и основать в тамошнем редуте отдых, назначенный экспедиции по инструкции главного правителя колоний, в письме к управляющему я просил познакомить меня с сущностью состояния управляемого им места. Здесь прилагаю выписку из его отношения, заставившего меня, в противность данных наставлений, расположить иначе действиями экспедиции.
«Русских рабочих людей у меня никого нет, а всего, считая и себя, 11 человек команды аглегмют; из них 4 работников с 8 человеками кускоквимских временно нанятых туземцев отправляю в Александровский редут с пушными промыслами и не уповаю, чтоб оттуда воротились ранее исхода января или начала февраля, то есть с наступлением хороших ходовых погод; тогда разве и вы получите на ваше имя бумаги.
В редуте запасено у меня колониальных провизий немного, всего 2500 юкол да 200 штук соленой чавычи, чего, по расчислению моему, достанет месяца на три для оставшейся команды и собакам; европейских припасов, исключая 60 фунтов риса, не имею никаких. Из Александровского редута управляющий пишет, что у него в этот год запасено весьма мало рыбы: туземцы поговаривают о страшной голодовке; все лето было дождливое. Я нахожусь в страхе от враждебной молвы: слух носится, что нас собираются убить. Туземцы устья Кускоквима с жила Мамтигильгмют, те самые, которые в 1839 году вырезали наше заселение в Икогмюте; да Бог милостив, а вас извещаю для осторожности».
При отправлении моем в экспедицию я знал желание главного правителя колоний касательно предметов, которые надлежало преимущественно осмотреть в системе вод Кускоквима. С получением сведений о состоянии нашего заселения на этой реке понимал, что пропитание наше из запасов редута Колмакова было бы для служащих в нем крайне обременительно, и хотя тогда еще по рассказам, но ознакомленный с легкостью сообщений Квихпака с Кускоквимом, решился основать в Икогмюте как бы главную свою квартиру и принять следующий план действий. По первому пути перейти в редут Колмакова через перенос, существующий от селения Паймют; оттуда съездить еще раз в Икогмют за запасами к весеннему времени; по возвращении с начала февраля предпринять поход по реке Иннока, по крайности до того места, от которого воротился П.Колмаков в поездку свою летом 1839 года; обратясь зайти вторично в Икогмют и взяв остальные запасы и лавтаки для байдарок, идти весновать в редуте Колмакова; по вскрытии Кускоквима сделать поездку к его вершине; потом окончательно обратиться в Икогмют, из которого заключить действия экспедиции сплавом в редут Св. Михаила. Таким порядком я мог познакомиться как с зимними, так и с летними сообщениями бассейнов рек Кускоквим и Квихпак; мог обстоятельно осмотреть страну, вовсе нам неизвестную по течению рек Иннока и Кускоквим кверху от впадения в него Хулитны [Хулитнака] и, наконец, имел возможность сделать общий обзор Квихпака от одного из его устьев до осмотренных нами мест в его верховье.
Я должен сознаться, что к соображению такого предначертания мне много способствовал посещавший нас в Икогмюте туземец с низовья Иннока – один из постояннейших и знатнейших торговцев с редутом Колмакова. Он разъяснил мне, что река Тлегон («Легон» Колмакова) есть вершина реки Шильтонотно, или Иннока, о которой мы слыхали и в Нулато и в поездку свою к верховью Квихпака и низовье которой, как объяснено мной выше, на языке двух смежных, но разноплеменных народов называется Иттеге и Чагелюк.
Колмаковский редут на р. Кускоквим
Из книги: Н. W. Elliott. An Arctic province, 1886 г.
С приходом настоящих хозяев нам приходилось избирать особое жилище; порожних туземных зимников не было; поставленный из корбасника и обложенный дерном шалаш, вроде якутской урасы257, не спасал ни нас самих, ни запасы наши от капели; самые компанейские заведения, построенные в 1836 году по туземному образцу и состоящие из двух отделений (из комнаты байдарщика и казармы для рабочих), оставляемые ежегодно без надзора, полуразрушенные кускоквимцами при истреблении нашей команды в 1839 году, без важных поправок не могли служить для жительства на зимнее время. Лес для новых строений был заготовлен, и мы решились общую казарму привести в такое состояние, чтоб она могла вместить в себе обе команды, а для себя и экспедиционных запасов пристроить в ряд с комнатой байдарщика две другие, каждую в 13/4 сажени в квадрате. К 1 октября все было готово. Все наши каморки, обваленные землей, соединенные темными земляными коридорами, представляли в общности некоторого рода лабиринт, или, для большей верности в сравнении, походили на подземный рыбный запор с мордами, так что попавшемуся и незнающему внутреннего расположения трудно было выбраться.
Промысел оленей был столько удачен, что, обеспечив свое продовольствие, для экономии на непредвиденные случаи мы убавили у каждого человека по 8 фунтов сухарей из его месячного положения. Весной эта экономия весьма нам пригодилась для содержания при экспедиции туземного толмача и двух человек рабочих аглегмют из редута Колмакова, бывших гребцами в поездку нашу к верховью Кускоквима.
Туманы и дожди в августе закончили лето на севере. С первых чисел сентября термометр, возвышавшийся в полдень до +11°, падал к полуночи до 5°, а перед восходом до точки замерзания.
В поисках наших, с 5 сентября, по окрестным лесам встречали только Fringilla linaria minor и Corythus enucleator, перелетающих стаями с дерева на дерево, и Picus minor, из-под коры выклевывающего себе пишу; зато Т. canadensis и Т. urnbellus доставляли нам и приятное развлечение, и вкусный стол в течение шести недель. Посвящая по часу в день на эту охоту, мы втроем добыли около 300 тетерок, стреляя постоянно на одном и том же месте на песчано-каменистой лайде близ селения.
В ночь на 10 сентября выпал первый снег, и хотя в течение последующих дождливых дней он весь стаял, однако к 20 числу этого месяца лес совершенно обнажился, заяц побелел, и к 1 октября только запоздалые стаи гусей, на пролете в теплые страны, садились для ночлега на близлежащие илистые косы. С 13 октября большая часть туземцев, отпраздновав свои осенние поминки по умершим, разъехались по заимкам; с оставшимися мы нескучно проводили осенние вечера на различных частных игрушках.
Конечно, в случае нужды, каждый из нас умел столько владеть ножом, что был в состоянии построить для себя нарту, лапки и прочее, но чтоб вышло правильно, легко, чисто, сподручно, то такое дело смыслили только стрелец Никитин, как тунгус, и толмач Курочкин, как природный алеут, – оба, что называется, взросшие на ноже. К слову об этих людях. Тунгус был для экспедиции первый стрелец, судостроитель, столяр, слесарь, кузнец, закройщик и, наконец, что-то вроде повара, по части приготовления пемикена. Второй, как грамотный толмач, с редкой веселостью характера соединил замечательную способность переимчивости; с приходом на туземное жило он тотчас располагался, как дома, братался с жителями, подмечал их особенности, заучивал песни, пляску и тут же в кажиме передавал зрителям, разумеется, с различными прибаутками и в самом карикатурном виде; или выворачивал глазные веки, закладывал ногу за ухо, ходил вниз головой и прочее. Слепец Араго правду говорит, что эквилибрист и фокусник играли бы у дикарей значительные роли. По всему Квихпаку ни один туземец на бегу не перегонял Никитина; пятерых вместе перетягивал на палке Дмитриев, и никто из дикарей в своей же пляске не мог сравниться с Курочкиным. Мне оставалось возможными поощрениями сохранить этот дух в команде, столь много способствующий к перенесению трудностей нашей бродячей жизни.
В первой половине октября Никитин и Курочкин занимались постройкой нарт к походу; форму их мы предпочли инкиликскую, за исключением выгиби полозьев сзади; для удобнейшего же управления нартой подвязали к задкам кресла; лапки делал нам один туземец, потому что на это дело надобно быть особенно опытным мастером: от неправильной лапки пухнут ноги в щиколотках, и для себя не каждый туземец их делает.
Я не имел случая видеть журналов икогмютской артели со времени основания заселения, но нам было известно, что в 1841 году команда этой артели не успела достигнуть до места своего назначения, будучи задержана рекоставом 23 сентября. Осень нынешнего года, по словам туземцев, была продолжительная: первая пурга показалась 20 октября, лед постоянно несло две недели, и только с 4 на 5 ноября река окончательно стала.
Ввечеру 5-го попала в морду одного туземца минога, надобно было быть очевидцем, чтоб представить себе, какую суматоху произвело между жителями появление этой рыбы. Откуда взялся народ, день и ночь шли и ехали в Икогмют из всех окрестных мест; день и ночь кажим полон был работающих, забыли и любимое свое наслаждение – баню; отложили вечеринки. 6 ноября поставлено было 20 запоров; 7-го явилось их 47, 10-го стояла 101 морда на протяжении полумили с небольшим. Сверх морд, с 9-го числа, многие принялись черпать миног из прорубей просто деревянными шестами, и в ночь на хорошем месте один человек добывал от 700 до 1000 штук. Лед по тонкости скоро осел, часто подламывался, но это не мешало долбить на быстринах новые проруби. Морды также не оставались на постоянных местах; от близости расстояния между ними в короткое время заносило песком запорные решетки, течение отбивало в сторону, а с изменением его не попадала и рыба. Иному приходилось в сутки два и три раза переносить свои запоры. Ночью работали при огнях, расположенных на берегу.