Путешествия вокруг света
Шрифт:
Вскоре мне пришлось воочию убедиться в том, что Номаханна еще и обладательница самого большого аппетита.
Я часто посещал королеву, обычно по утрам, причем каждый раз заставал ее за одним и тем же занятием: вытянувшись во весь рост на полу, Номаханна писала мне письмо, которое, по-видимому, давалось ей с большим трудом. Но однажды мне довелось прийти с визитом во время ее обеда. Когда я вошел в столовую, королева лежала животом вниз на красивой тонкой циновке против большого зеркала. Возле самого королевского рта было расставлено полукругом множество различных кушаний в закрытых фарфоровых мисках. Заботливые слуги пододвигали ей то одно, то другое кушанье, и ее величество, энергично действуя пальцами, проглатывало все подряд с
Мое появление отнюдь не помешало Номаханне усердно заниматься своим делом. Произнеся полным ртом дружеское «ароа», она милостиво предложила мне знаком усесться на стул. Таким образом, я стал свидетелем самой удивительной трапезы, какую мне когда-либо приходилось видеть. Не знаю, сколько пищи успел поглотить королевский рот до моего прихода, но то, что было уничтожено на моих глазах, вполне могло бы насытить шесть человек. Однако, как ни велико было мое изумление при виде подобного обжорства, я был еще больше поражен тем, что произошло в дальнейшем.
Аппетит королевы начал постепенно стихать и был наконец полностью утолен. Тогда, несколько раз тяжело вздохнув, она произнесла: «Я славно поела». Это были первые слова, которые Номаханна смогла произнести после того, как столь усердно потрудилась. Затем она с помощью слуг перевернулась на спину и знаком руки подозвала высокого и сильного слугу. Последний, хорошо зная свои обязанности, мгновенно вскочил королеве на живот и начал без церемоний немилосердно разминать его коленями и кулаками, словно имел дело с квашней. Во время этой весьма суровой обработки, которая имела целью ускорить пищеварение, ее величество немного стонало. Затем, слегка отдохнув, она приказала снова повернуть себя на живот и начала обед с самого начала.
Хотя этот рассказ и может показаться сильно преувеличенным, на самом деле он совершенно правдив. Все происходило именно так, как здесь описано, что могут подтвердить сопровождавшие меня ученые и офицеры.
Наш астроном Прейс, живший неподалеку от королевы и потому частенько наблюдавший подобные трапезы, утверждал, что к самым большим достопримечательностям Ваху относятся Номаханна и ее черная свинья. Эту необычайно большую и толстую свинью, любимицу королевы, откармливали так, что она почти не могла передвигаться без помощи двух специально приставленных к ней канаков.
Номаханна обычно находит людей слишком худощавыми и советует им поменьше двигаться, чтобы пополнеть. Сколь различны бывают представления о красоте! Здесь считают очаровательной женскую фигуру в сажень ростом и необъятной толщины, тогда как европейские дамы изо всех сил стягивают свои тела корсетами, а иногда даже пьют уксус, чтобы пленять сердца неестественной худобой и томным видом.
Вскоре нам пришлось убедиться в том, что Номаханна при всем ее ужасном обжорстве придерживается непомерно высокого мнения о своей красоте. Это случилось при следующих обстоятельствах.
Один из наших офицеров получил у королевы разрешение нарисовать ее портрет. Поскольку это искусство пока здесь диковинка, на сеанс поспешили явиться многие знатнейшие особы. Они умоляли разрешить им присутствовать при том, как их королеву будут изображать на бумаге. Их просьба была уважена. Едва на бумаге появились очертания лица, зрители принялись с огромным вниманием следить за каждым движением карандаша художника, громко выражая свое удивление. Когда на портрете обозначился нос, раздались возгласы: «Ну вот, Номаханна может нюхать!» При появлении глаз островитяне закричали: «Теперь она также и видит!» Когда же художник изобразил на портрете рот, зрители настолько обрадовались тому, что королева может отныне кушать, словно ей угрожала опасность умереть с голоду. Сама Номаханна получила от этого известия столь большое удовольствие, что потребовала тотчас показать ей рисунок. Она нашла, что рот слишком мал, и изъявила желание, чтобы художник сделал его более крупным. Портрет в законченном виде королеву не удовлетворил, и она с досадой произнесла: «Нет, в жизни я, несомненно, гораздо красивее».
Номаханна, одна из вдов Камеамеа I
Гравюра с рисунка одного из офицеров «Предприятия». 1825 г.
Успешно завершив войну на Отуаи, Каремаку 17 января 1825 г. подошел к гавани Ганаруро с эскадрой, состоящей из нескольких двух — и трехмачтовых судов, на которых находились многочисленные войска. Поскольку ветер не позволил эскадре войти в гавань, она стала на якорь возле ее входа. Я тотчас же послал в моей шлюпке офицера, чтобы поздравить регента с благополучным прибытием. Шлюпка возвратилась, имея на борту Каремаку и его молодую супругу (та, о которой говорилось в описании моего предыдущего путешествия, умерла). Я встретил гостей несколькими пушечными выстрелами, чем весьма обрадовал славного старика. Каремаку сказал мне, что эти почести, оказанные русским военным кораблем, помогут поскорее рассеять опасения, которые питают его соотечественники в отношении намерений России.
Каремаку был, по-видимому, очень рад тому, что снова меня увидел. После сердечных объятий он представил мне свою молодую, весьма миловидную супругу. Попросив показать ему корабль, Каремаку осмотрел его с величайшим вниманием, причем всякий раз выражал удовлетворение при виде новых для него предметов. Наконец он воскликнул: «Как велика разница между этим кораблем и нашими! Как хотел бы я видеть их в столь же хорошем состоянии! О Тамеамеа, зачем ты так рано умер!»
Сидя у меня в каюте, Каремаку еще много говорил о смерти своего друга-короля. Марини отказался перевести мне его слова, заявив, что нельзя передать на другом языке столь глубокий смысл и такую силу чувств. Мне же кажется более вероятным, что Марини, как человек не слишком образованный, вообще не владел в совершенстве ни одним языком и именно по этой причине не смог перевести образные выражения Каремаку. Впрочем, миссионеры тоже утверждали, что овайский язык весьма поэтичен, а потому чрезвычайно труден для перевода.
Каремаку заговорил также о происшедшей здесь смене религии. «Наша нынешняя вера, — сказал он, — лучше старой, но обитающие в горах канаки не так скоро это поймут. Приходится прибегать к строгим мерам, чтобы удержать их от восстания. Королю не следовало бы столь внезапно уничтожать все старые святыни. В результате он вынужден был отправиться на чужбину, ибо у себя на родине больше не чувствовал себя в безопасности. Один бог знает, чем все это еще кончится; я же опасаюсь дурного исхода. Народ меня любит и многое делает ради меня, но я очень болен. Государство, с трудом удерживаемое мною от гибели, может распасться после моей смерти. Тогда вновь польется кровь и каждый станет стремиться захватить для себя возможно больше. Ведь даже при моей жизни произошел мятеж на острове Отуаи!»
Опасения Каремаку, по-видимому, вполне обоснованны, ибо их разделяют как островитяне, так и иностранцы. Многие ери считают, что раздел государства после смерти Каремаку совершенно неизбежен; некоторые вожди уже наметили области, которые собираются захватить, причем не скрывают своих намерений.
Тем не менее старый и больной Каремаку успешно поддерживает в стране порядок, ибо каждый знает, что ни один мятежник не останется безнаказанным.
Во время моего предыдущего здесь пребывания художник Хорис, который меня тогда сопровождал, а впоследствии был убит в Мексике, написал удачный портрет Тамеамеа. Я подарил ныне почтенному Каремаку гравюру с этого портрета. Радость старика была поистине трогательной. С неописуемым восхищением рассматривал он гравюру, покрывая ее поцелуями. По щекам старика катились крупные слезы.