Пути и лица. О русской литературе XX века
Шрифт:
Размышляя о внутренней целостности русской поэзии XX века, искусственно «расколотой надвое», Е.Эткинд упомянул о связи Н.Заболоцкого с В.Ходасевичем [170] .При этом он имел в виду «классического», послевоенного Заболоцкого, отметив, в частности, общность позиций двух поэтов в деле зашиты полнозвучного и «полносмысленного» русского языка. Эта связь, разумеется, очевидна.
Было бы, однако, интересно и важно вспомнить о том, что связь Заболоцкого с Ходасевичем имеет более давнюю историю, что их творческие пути пересеклись еше в 1920-е годы. Замечу при этом, что речь здесь меньше всего идет о прямой реакции одного поэта на творчество другого. Известен лишь один, совершенно уничтожающий, отзыв Ходасевича о Заболоцком — в статье «Ниже нуля», где Ходасевич, воспользовавшись материалами «перекресточной тетради», «любовно» отобрал и продемонстрировал вопиющие примеры графоманства в поэзии. Описывая именно такого рода продукцию и обращаясь к поэзии советской России, он замечает: «За все время существования советской власти нечто разительное было напечатано только один раз — я имею в виду цикл стихов Заболоцкого, из которого отрывки приводились в “Возрождении” Гулливером (Гулливер — псевдоним, под которым Ходасевич и Берберова вели постоянную рубрику в “Возрождении”». — А.Ч.). При этом все же еще не выяснено, не были ли эти стихи сознательною насмешкою над редакцией журнала, в котором они появились» [171] .
170
Эткинд Е. Русская поэзия XX века как единый процесс. С. 210.
171
Ходасевич В. Ниже нуля // Колеблемый треножник. С. 597.
Помня об этой убийственной реплике, чрезвычайно интересно, перечитывая стихотворения Ходасевича и Заболоцкого 1920-х годов, обнаружить, что создаваемые ими поэтические миры уже тогда соприкасались и некоторыми своими чертами были родственны друг другу.
В 1928 году, в пору работы над «Столбцами», Заболоцкий пишет стихотворение «Свадьба»:
Сквозь окна хлещет длинный луч, Могучий дом стоит во мраке. Огонь раскинулся, горюч, Сверкая в каменной рубахе. ………………………………… Часы гремят. Настала ночь. В столовой пир горяч и пылок. Графину винному невмочь Расправить огненный затылок. Мясистых баб большая стая Сидит вокруг, пером блистая, И лысый венчик горностая Венчает груди, ожирев В поту столетних королев. Они едят густые сласти, Хрипят в неутоленной страсти И распуская животы, В тарелки жмутся и цветы. Прямые лысые мужья Сидят, как выстрел из ружья, Едва вытягивая шеи Сквозь мяса жирные траншеи. ………………………………….. Так бей, гитара! Шире круг? Ревут бокалы пудовые. И вздрогнул и поп, завыл и вдруг Ударил в струны золотые. И под железный гром гитары Подняв последний свой бокал, Несутся бешеные пары В нагие пропасти зеркал. И вслед за ними по засадам, Ополоумев от вытья, Огромный дом, виляя задом, Летит в пространство бытия. А там — молчанья грозный сон, Седые полчища заводов, И над становьями народов — Труда и творчества закон.Вчитываясь в это стихотворение, замечаешь, как напоминает оно «Звезды» Ходасевича. Близки эти стихотворения, прежде всего, по той художественной задаче, которую ставили здесь перед собою оба поэта: разоблачение бездуховного мира средствами поэзии. Правда, «Свадьба» не строятся, подобно «Звездам», по принципу развернутой пародии. Известно даже, что сам Заболоцкий, отвечая на подобный вопрос, подчеркнул, что это не пародия, это — «мое зренье» [172] . Но, как и «Звезды», стихотворение Заболоцкого построено по принципу контраста. Если в «Звездах» сосуществуют, определяя в своем взаимодействии весь ход поэтического воссоздания мира, два полюса — «верх» и «низ», мир Божий и мир «грошового казино», то в «Свадьбе» мы видим то же противостояние двух, миров — «здесь» и «там», мира взбесившейся плоти и «пространства бытия». Эта двухполюсность воссоздаваемого мира определяет многое в стихотворении Заболоцкого, но не носит того всепроникающего характера, как это было в «Звездах» (и объяснялось пародийным взаимодействием между двумя полюсами).
172
Ростовцева И.И. Николай Заболоцкий. М., 1984. С. 26.
Как и «Звезды», стихотворение Заболоцкого написано четырехстопным ямбом. Это не было случайностью у Заболоцкого — еще тогда, в годы создания «Столбцов», была замечена последовательность его обращения к одической интонации, к традициям Ломоносова, Державина [173] . В «Свадьбе» этот выбор оказался принципиально важным: строгий шаг ямба, вызывая в памяти торжественное звучание русской оды, активно взаимодействует с другими элементами художественной структуры стихотворения. Однако не только ямбом создавалась одическая интонация в «Свадьбе» и в других стихотворениях «Столбцов». Вглядимся в стихотворение — мы увидим, что целый ряд поэтических фраз синтаксисом своим (именно синтаксисом, отвлекаясь от лексики и т.д.) напоминает старые русские стихотворные тексты: «Часы гремят. Настала ночь. В столовой пир горяч и пылок»; «О пташка божья, где твой стыд?»; «Так бей, гитара! Шире круг!» и т.д. Кроме того, в стихотворении на протяжении всего развернутого перед читателем поэтического «действа» не раз возникает лексика высокого, книжного стиля, слова традиционно поэтического лексикона: краткие прилагательные типа «горюч», «горяч и пылок», такие слова как «блистая», «венчает», «венец», «дивный», «невмочь», «становья» и т.д. Вот это сочетание ямбической поступи стиха, традиционного синтаксиса некоторых поэтических фраз и органично включенной в текст высокой, книжной лексики и создает в стихотворении одическую интонацию. Обращение к классической традиции, таким образом, здесь не только очевидно, но и откровенно подчеркнуто.
173
Гинзбург Л. О старом и новом. С. 348.
И обратим внимание, как взаимодействует одическая интонация, живущая на пространстве всего стихотворения, с каждым из противостоящих полюсов поэтической картины. В последних четырех строках («идеальный» полюс изображаемого) она воспринимается совершенно органично, соединяясь с составляющей этот финал стихотворения высокой и литературной лексикой. Торжественное одическое звучание завершающих строк подчеркнуто и опоясанной рифмой. На протяжении же всего остального пространства стихотворения одическая интонация вступает в разительный контраст с лексикой и системой образов, преобладающих в этой части поэтической картины.
Прежде всего, ей противостоит мощный поток прозаизмов, переполнивших эту — основную — часть стихотворения. Прозаизм здесь царит, перед нами — апофеоз плоти, торжество «омерзительно вещественного» (как говорил Вейдле применительно к Ходасевичу) мира. Уже здесь очевидна близость поэтических картин «Звезд» Ходасевича и «Свадьбы». И в одном, и в другом стихотворении прозаизм оказывается нужен как одна из главных движущих сил в создании картины бездуховного материального мира, где у Ходасевича — «табачные тучи» и тряска «сгустков жировых», а у Заболоцкого — «мяса жирные траншеи», пироги как битюги, «мясистых баб большая стая» и т.д.
И Ходасевич, и Заболоцкий в своих стихотворениях не просто воссоздают этот обездушенный мир, но разоблачают его каждой деталью воссоздаваемой картины. И если у Ходасевича очевидна нацеленность эпитетов, характеризующих изображаемое («грошовый», «полинялый», «сомнительные», «непотребный» и т.д.), то столь же недвусмысленны характеристики у Заболоцкого: «мясистые бабы», мужья «как выстрел из ружья», жених с «лицом передвижным», «поп, свидетель всех ночей» и т.д.
Важно обратить внимание и на то, что в своих характеристиках изображаемого Заболоцкий нередко оказывается радикальнее автора «Звезд». На протяжении всего развития поэтического «действа» он настойчиво обращается к экспрессивной лексике, несущей в себе устрашающий смысл, говорящей о всесилии и неукротимой ярости этого обездушенного мира. Луч света из окна «хлещет», часы «гремят», перед нами мелькают «хрипящие» бабы, «ревущие» бокалы, «воющий» поп, «бешеные пары», — этот ряд можно было бы продолжить. Страшный и трагический смысл этой картины окончательно обнажается в ходе ее внутреннего развития в стихотворении.
Интересно, что и Ходасевич, и Заболоцкий — такие разные художники — в поисках воплощения картины торжествующей бездуховности обращаются к экспрессионистически-гротесковым формам изображения. И в «Звездах», где перед нами возникают образы «хахаля в шапокляке», «жидколягой кометы», где пляшет, трясется «рассусаленный сумбур», «играют сгустки жировые»; и в «Свадьбе» (здесь примеры уже приводились) перед нами возникает, разумеется, не объективная картина мира, а смещенная действительность, обнажившая в своем, воссозданном поэтами, облике трагедию ухода души из этого мира. Причем пути, избранные здесь Ходасевичем и Заболоцким, были настолько схожи, что порою создаваемые ими поэтические картины почти совпадали:
И под двуспальные напевы На полинялый небосвод Ведут сомнительные девы Свой непотребный хоровод.(«Звезды»)
И под железный гром гитары Подняв последний свой бокал, Несутся бешеные пары В нагие пропасти зеркал.(«Свадьбам)
И все же Заболоцкий в своем поэтическом разоблачении торжества и безумства обездушенного мира идет еще дальше, и гротесковая картина свадьбы срывается у него в чудовищную сюрреалистическую вакханалию, в которой исчезают и «бешеные пары», и огромный дом.
Не случайно, конечно, что и завершаются оба стихотворения одинаково — обращением к спасительному началу, к мечте о спасении. Но не случайно, видимо, и то, что идеал, мечта, утверждаемые в стихотворении Ходасевича, неизмеримо выше того, что открывается в финале «Свадьбы». Вспомним завершающие строки «Звезд»:
Не легкий труд, о Боже правый, Всю жизнь воссоздавать мечтой Твой мир, горящий звездной славой И первозданною красой.