Пути непроглядные
Шрифт:
Гвейр сразу увидел западню, и Игре тоже. Его предупреждали, но Рольван оказался достаточно глуп, чтобы забраться в ловушку с головой.
– Нет, Одо, подожди! Не надо!
– Почему? – отец-настоятель был искренне удивлен.
– Одо, я знаю, что ты не веришь. Но вдруг, просто подумай, вдруг это все правда? Вдруг правда, что только они могут закрыть эти Врата, а мы им помешаем?! Представь, если по нашей вине здесь останутся призраки, и будут убивать людей, и будут приходить новые, и…
– Тише-тише, я тебя понял. Ты что же, предлагаешь отпустить их с миром?
– Одо… – Рольван выдохнул и постарался говорить рассудительно: – Если то, что мне сказали, правда…
Одо задумался.
– Нет, – признал он. – И не знаю никого, кто бы это мог. Постом и молитвой, наверное…
– Ты уверен, что получится?
– Нет, не уверен.
– Тогда, ради Лиандарса… ради всех людей, мы должны позволить им попытаться. Ты понимаешь, Одо?
– И что? По-твоему, надо их просто отпустить? Ты хоть помнишь, о ком мы вообще говорим?!
– Да уж поверь, помню! Отец Кронан был моим приемным отцом, не твоим! И я не предлагаю их отпустить, я еду с ними. Когда все закончится… Я рассказывал тебе о нашем уговоре.
– Ты арестуешь его и доставишь в Эбрак, как приказал тидир? В одиночку?
– Нет! Я и не собирался этого делать. Я с самого начала собирался вызвать его на поединок и убить!
– И все еще собираешься?
– Конечно! – ложь теперь не казалась Рольвану таким уж большим грехом, да и была ли это ложь? Неважно, решил он. Об этом он успеет подумать после. – Я дождусь, когда Врата будут закрыты и убью его.
– А дрейвку?
– Ее тоже. Прошу, поверь мне, Одо.
– Я должен поверить, что ты один управишься с ними двоими? Судя по твоим собственным рассказам, они бойцы всяко не хуже тебя!
– Я сделаю это. Должен сделать и сделаю, тебе придется довериться мне в этом, или, – Рольван вздохнул, подумав, что слишком долгими уговорами лишь вызовет к себе подозрения, – или делай, как ты решил и знай, что призраки и живые мертвецы останутся здесь навсегда. Хотя ты ведь не видел еще живых мертвецов, так что можешь мне не верить, можешь думать, что это не так уж и страшно, когда их не берут ни меч, ни стрелы, когда они встают и снова…
– Хватит, Рольван, достаточно! – оборвал его священник. – Я не дурак. Я тебя понял. Пусть закрывают свои Врата, раз уж ты так уверен. А я позабочусь распространить их приметы, и если ты погибнешь, далеко они все равно не уйдут. Только знаешь что, постарайся, пожалуйста, выжить в этом предприятии, друг мой. Было бы жаль встретить тебя после стольких лет лишь затем, чтобы потерять.
– Мне тоже было бы жаль, если бы ты меня потерял, – Рольван с облегчением откинулся на спинку кресла и улыбнулся. – Постараюсь этого не допустить.
– Обещай, что на обратном пути ты остановишься у меня отпраздновать победу.
– И еще раз отведать твоего чудесного вина, – согласился Рольван. – Обещаю.
Одо наклонил голову, торжественно, как будто стал свидетелем священного обета, но тут же по-мальчишески ухмыльнулся и, привстав, заглянул в кувшин.
– Хотел бы я знать, почему здесь пусто, ведь мы почти не пили? – он в раздумье почесал выбритый кругом затылок. – Как думаешь, принести ли нам новый или все-таки пора спать?
– Спать, пожалуй. Иначе завтра меня придется привязывать к седлу, чтобы не свалился.
– Не думаю, что твои друзья дрейвы станут этим заниматься. Пойдем, я покажу тебе, где у нас спят особенно почетные гости. Тебе понравится.
Помещением для почетных гостей оказались две смежные комнаты, каждая размером с келью настоятеля, обставленные если не роскошно, то с удобством, каким не побрезговал бы ни один путешественник, насколько бы знатным он ни был. Похваставшись, что в комнатах этих несколько лет назад останавливался ни кто иной, как сам отец Кронан, и пожелав Рольвану спокойной ночи, Одо благословил его и наконец оставил одного. Вода, приготовленная в деревянной бадье, совсем остыла, но Рольван, надеясь так прогнать хмель, все же окунулся в нее. Вытершись лежащим рядом полотенцем, прошел в спальню. Уютная и теплая, она нисколько не походила ту комнату, которую он делил когда-то с шестнадцатью другими послушниками – разве что тем же совершенно особенным монастырским духом, что он ощутил еще в келье настоятеля. Рольван обнаружил, что вдыхает его с удовольствием, как будто после долгого странствия он наконец возвратился домой. Было так хорошо забыть ненадолго о печалях внешнего мира, всего несколько часов ни о чем не тревожиться и не быть начеку. Преклонив колени перед большим, во всю стену, изображением расцветших меча и копья, он от всей души произнес молитву. Знакомые слова согревали душу и внушали спокойствие, от которого начало клонить в сон. Поднимаясь с колен и забираясь под мягкое одеяло из овечьей шерсти, Рольван улыбался довольной улыбкой усталого и счастливого человека.
Он видел сон и во сне он знал, что это сон. Он помнил, так отчетливо, словно это было всего лишь вчера, как все то же самое происходило наяву – заполненную любопытным народом площадь, гул людских голосов, шум дождя и хлюпанье по грязи множества ног. Два ряда стражи и плаху на помосте, и усталый лик тидира Дэйга на переносном троне. Палача в кроваво-красном одеянии. Двух болтунов за спиною и собственную злость на их трескучие голоса, на их глупость и равнодушие перед лицом чужой гибели. Помнил, как стихли все звуки, когда хрупкая фигурка в простом сером платье поднялась по ступеням помоста. Рольван никак не мог разглядеть ее лица. Другие лица были видны отчетливо, но стоило ему поднять взгляд на осужденную, как серая завеса дождя между ними густела и превращалась в непроницаемую пелену. Священник в епископском облачении поднес к ее губам божественный символ. Это не был отец Кронан – с отстраненным удивлением Рольван узнал пухлую фигуру и добродушное лицо своего детского друга. И сразу, стоило ему только разглядеть в епископе Одо, серая пелена растаяла и Рольван узнал ту, на чью смерть пришел полюбоваться весь Эбрак.
Игре повернула голову и встретилась с ним глазами, безошибочно отыскав его в толпе. В ее взгляде не было ни осуждения, ни ненависти – только усталость. Потом она опустилась на колени перед плахой, и Рольван проснулся.
Вскочил, уронив на пол одеяло. От выпитого накануне вина, от волнения, от пришедшего в один миг осознания и вины, что не понял всего раньше, дрожали руки. Кое-как одеваясь, бросился к окну. Проходя мимо божественного символа, вздрогнул и, неожиданно для себя, встал, вернее, упал на колени.
– Я все понял, – сказал он хрипло. – Спасибо!
Вскочил и бросился к окну. Распахнув ставни, выглянул наружу. Небо светлело, набухало алой болезненной полосой. В воздухе дрожал негромкий гул песнопений. Началась ли это уже утренняя служба или еще звучали ночные хвалитны, Рольван сообразить не мог, лишь понимал, что должен торопиться. Час езды до эргского замка, если вскачь, сказал Одо, но едва ли кто-то из монахов захотел бы скакать галопом в темноте. В лубом случае, следовало думать, что гонец уже там и что отряд эргской дружины на рассвете, как только можно будет не опасаться призраков, выступит из замка. Уже выступил.