Пьяная Россия
Шрифт:
Пораженная всем увиденным, долго, я сидела в своей кровати, без мыслей, без чувств… Наконец, мое сознание встряхнулось, будто тот воробей заснувший в стужу где-нибудь под князьком крыши. «А ну-ка кыш, оцепенение!» – крикнула я себе самой и мысленно еще раз удивилась на жизнь своего будущего мужа да какого мужа? Муж он, кто? Муж – это опора в семье, кормилец, защита, покой, а этот Валерка, кто? Ежедневные пьянки настолько затуманили его рассудок, что он не видит и не понимает насколько омерзительна его жизнь и его дела для общества нормальных людей. Тоска, а не человек. Психически больной, он наверняка и в трезвом уме творил невероятные поступки.
5
Валерка Терпелов родившийся в 1957 году успел закончить школу в поселке Новое Доскино Нижегородской области, учился он довольно посредственно. В поселке жил с родителями Любовью Ивановной и отцом Леонидом Константиновичем Терпеловыми, которые стремились всегда к одному результату, чтобы было все как у людей. И, наверное, потому Валерка рано овладел искусством играть на баяне и принялся играть с большим успехом на танцульках своего поселка. Взрослые ребята наливали ему стакан самогона, так он и пристрастился к пьянству, на ту пору ему едва исполнилось десять лет. Вследствие ли
Часто, на улице люди недоуменно разглядывали его. Неопрятный вид, давно не стриженные волосы свисают до плеч, не ухоженная, косо подстриженная борода доходит до пояса. Он походил на бомжа. И всегда пребывал в состоянии крайнего напряжения, взвинченности, и всегда искал выхода, чтобы успокоить взбудораженные нервы. Слишком быстро у него происходил переход от веселья к яростной неуправляемой злобе. Но Валерка пил и в пьянстве бывал добр. Смеялся глумливо, для чего-то взвизгивая, а глаза его при этом не смеялись, лишь покалывали своих собутыльников пристальными, изучающими иголочками. Любил поговорить о высоких предметах, поспорить. Часто, потому, в глухую ночь, когда все нормальные люди спят, а ненормальные, как всегда, бодрствуют. Так вот, часто, очень часто посреди облаков сигаретного дыма, Терпелов спорил, громко перекрикивая голоса всех, кто принимался с ним спорить. Говорил без умолку, постоянно вставляя мудреные словечки, повторяя одно и то же по десятку раз и не замечал этого, говорил один, как одержимый. Да он и был одержим демоном-вампиром. Демон этот двигал телом пьяницы, раздувая, как в мехи, гордыню своей жертвы, вызывая гнев у других людей, потому как у разгневанного человека проще отнять жизненную энергию, которой, как известно, и питаются вампиры. Часто, пораженные пьяницы видели, как Валерка меняет рост, то вытягивается до двух метров, то принимает привычные всем метр семьдесят пять сантиметров. Куртка его тогда, итак, коротенькая становилась уже совсем ему мала. Он всегда носил непонятную одежду, донашивал зачем-то отцовские еще рубашки с длинными воротниками, а они уже давным-давно вышли из моды, зимой нахлобучивал на свою лохматую, никогда не стриженную голову кроличью стариннейшую шапку, частями заметно облысевшую, частями вымазанную синими чернилами. У него было множество часов, всегда дарили на день рождения, но часы останавливались почти сразу же и ни одна часовая мастерская не могла их починить, ломались, как механические, так и электронные. У вампиров нет времени, зачем же оно было нужно Валерке?
Наконец, посреди пьянок он познакомился с одним строителем, мечтавшим поступить в университет, на журфак. И они стали вместе готовиться к поступлению. Самое странное, что Валерка поступил. Самолюбие его было бы страшно уязвлено, если бы не поступил. Товарищ его провалился. Началась другая жизнь. Надо было работать и учиться. Привыкший к алкоголю мозг отказывался так напрягаться. Но все-таки, кое-как, споив по дороге к диплому заочников, своих теперь уже приятелей, Валерка, взял и влюбился. Снова, здорово! Девицу из хорошей, приличной семьи, кстати, свою однокурсницу, он обманул, оплел, женился, родились девочки-двойняшки. Ему с женой, кстати, красавицей с длинными темными волосами, дали трехкомнатную квартиру. Валерка пил, сбегал из дома от нравоучений родителей жены и наконец, совсем сбежал в Ярославль, где после недолгих поисков устроился работать в газету «Юность» и получил койко-место в общежитии. На работе он провернул несколько хитрых махинаций и совершенно перестал платить алименты своим детям, развелся заочно, получил по почте из суда Приозерска соответствующую о разводе бумажку. Заветный диплом лежал в тумбочке. Счастливое пьянство продолжалось. Каждый день под хмельком и никаких нравоучений. Но нет-нет, а тоска грызущая душу докапывалась до каменного его сердца и гнала куда-то, куда он и сам не знал. У него появилась слабость, проходя с работы, по темным улицам, заглядывать в освещенные окна. Чужая жизнь казалась ему, намного лучше, чем собственной, пустой, одинокой.
Вот женщина ходит, баюкает ребеночка, а ее муж половчее укладывает матрасик в детской кроватке, заботливо стелет теплую пеленку. Вот в другом окошке седой, добрый, чем-то смахивающий на Мороза Ивановича, дедушка сидит с внуками на диване и читает им книжку. Детки, человечков пять облапили его и слушают, приоткрыв ротики. Вот еще окно, мальчик играет на скрипке, а женщина, явно мама, слушает, строго сдвинув брови и что-то подсказывает, льется музыка, как хорошо!
Печально ему было брести в одинокое жилище, которое он окрестил для себя «берлогой». Он открывал двери, стоял на пороге, прислушивался, нет, никто его не ждал, не раздавались ничьи удары сердца, кроме его собственного. Он стал вздыхать, томиться и плакать, стыдливо утирая слезы, хотя никто и не видел, некому было глядеть на его слезы, слезы недомужчины. Вот в такие-то минуты тоски он получил письмо от давних своих друзей Соколовых. Поехал, приехал к ним в Кирово-Чепецк и сразу же прилип к их дочери, трехлетней Маше. Видимо, уже больной мозг его обрадовался новой возможности уцепиться за жизнь. И потому-то в Ярославль Валерка вернулся окрыленный, рассказывая всем, что у него теперь есть родная дочь Машуля. Много лет, пока Маша росла, шла в школу, Валерка ездил к Соколовым, мешался там каждую неделю. Чтобы оправдать перед людьми его частые наезды, Соколовы придумали версию, что он родной дядя Маше. Сам же Валерка мучаясь и мучая других, выдумал, кроме болезненной своей любви к чужой дочери, любовь к ее маме Инне Соколовой. Так, по крайней мере он выглядел в ее глазах более-менее нормальным. Инна поверила, трудно не поверить шизофренику, как правило, весьма убедительному. А поверив, она решила забрать дочь и переехать к Валерке в Ярославль, в общагу. Валерка испугался и резко все разрушил, нашел девицу, в которую, якобы, влюбился. Оскорбленная Инна, шутка ли, Валерка разрушил ее собственную семью, муж ушел. Так вот, она стала засылать к нему Машу и ее одноклассников, уже выросших до семнадцатилетнего возраста, которым больной Валерка в свое время также не давал покою, ходил с ними в походы, увлекал бесконечными рассказами. Одним словом, очаровывал бесполезной своей суетливой душонкой, и удавалось же очаровать! Девица, изумленная этими бесконечными наездами, бесконечными расспросами, бесконечным пьянством своего суженого, бесконечным потоком любовных писем от тоскующей Инны, сбежала наконец. Вот тогда-то и появилась бомжиха, зечка, которая служила ему наподобие рабыни. Она его страшно боялась, боялась умереть с голода на улице, боялась побоев буйного сожителя и потому, дабы смягчить деспотический нрав Валерки стала звать его «Валерчкой» и только еще не приседала в испуге от взгляда его мутных злых глаз. Он постоянно бывал пьян или слегка пьян, и вел себя выпившим неестественно возбужденно.
Вполне мог привязаться к любому прохожему и с перекошенным от злобы ртом схватить за волосы женщину, сказавшую ему что-то резкое.
Вечерами, приезжая домой, в «Кресты». Он сходил с троллейбуса и долго копошился в сумке, наконец, доставал складной остро наточенный ножик. Раскрывал, и так, и шел до дома, зажимая в побелевшем кулаке блестящий клинок, как бы ожидая нападения или напротив, будучи готовым самому напасть. Глаза его при этом лихорадочно блестели и по всем законам правового государства такому «человеку» положено было бы находиться в психбольнице, но, увы, Валерий Леонидович Терпелов, находящийся на грани вменяемости, почти спокойно доходил до дверей общаги, собираясь применить холодное оружие, если что… Таков был мужчина, которому я съездила по роже в один день, таков был предназначенный мне ангелами Бога муж. Стала бы я терпеть унижения и оскорбления от него, его ежедневное пьянство, его побои? Что-то сомневаюсь. Но, почему именно такого подонка подготовили мне ангелы Бога, известно, что любовью, семейной жизнью распоряжаются именно Они? Чем я заслужила вмешательство такого гада в мою душу? Искушение, то бишь испытание? Но зачем? Зачем?.. Разрываемая вопросами, я уснула и розовые облака заглядывали ко мне в окно, а темно-синее небо торжественно сияло серебристыми отблесками, где-то слышался звонкий смех, где-то отдаленное пение, новый мир, новый мир дышал там, за стенами моей комнаты, новый, неведомый мир…
6
В народе говорят: муж и жена – одна сатана. Вот, что меня смутило и обеспокоило. Неужели, я также эгоистична, мелочна, как и он? Неужели я страдаю манией величия, психозами, неврозами и откровенными психическими заболеваниями? Вроде нет, но со стороны виднее.
Как же моя жизнь выглядит со стороны?
Родилась я в Вологде 10 сентября 1970 года в семье артистов-кукольников. Родители мои, самовлюбленные люди беспрестанно боролись и друг с другом, и с окружающими, принимая весь мир в штыки. Любили они повыделяться, повыделываться, так сказать, перед людьми, часто шили себе роскошные наряды по ночам, мешая спать мне с сестрой стуком старой швейной машинки. В вологодском театре кукол уже были «премьеры», так называемые ведущие актеры. Мои родители, не вынеся мук тщеславия, переехали в Харьков. От Вологды у меня осталось одно воспоминание: высокий детский стульчик на котором я сижу, передо мной длинный стол уставленный бутылками водки и тарелками с салатами, а за столом актеры. Все веселые и мои папа с мамой смеются. Смеются, а главного не видят. На их плечах, даже на головах подпрыгивают и кривляются, передразнивая людей, маленькие черненькие существа – бесы. Я прогоняла бесов отчаянным ревом, знала, что они не выдерживают моих истерических слез, но они не особо мне и досаждали, так… кружились вокруг, иногда заглядывали в глаза…
Харьков, теплый уютный город запомнился мне надолго, там, несмотря на круглосуточный детский садик, где я проплакивала всю ночь, чувствуя себя брошенной, я была счастлива…
Бывали поездки к бабушке Вале в поселок Вычегодский, что под Котласом на Комсомольскую улицу дом 3. И здоровенный самоварище пыхтел углями, а чай казался самым вкусным, а шаньги испеченные в русской печи представлялись просто пирожными. Походы в тайгу с неутомимой бабушкой Валей; прожорливые комары, которые залезали в ватник, так что только зады торчали и волдыри от их укусов; причудливо раскрашенные пауки висящие на паутине между, наверное, всеми встречными и поперечными деревьями; запах муравейников надолго поселяющийся на ладонях, если только прижать их к муравейнику и тут же стряхнуть разозленных жильцов, чтобы не укусили, все это надолго врезалось в мою память. А черника с голубикой? Я выходила из тайги всегда с черными губами, не столько в корзину собирала ягоды, сколько себе в рот. Дай-то ангелы такого детства каждому из нас. Крепость и сила таежных походов надолго укрепили мой дух и мое тело, помогая в дальнейшем выдерживать тяжелые жизненные испытания.
Детство закончилось, когда мои родители переехали в Ярославль. Холодный, угрюмый город со злыми жителями едва не убил меня. Очень долго я боролась с Духом города, он не принимал меня ни в какую.
Вся семья боролась. Первой не выдержала моя сестра. Стала гулять, хороводиться с парнями, выпивать. Отец тоже запил. Мать становилась все суровее, все злее. На кухне завитали разговоры о побеге в другие города. Но я решила выстоять. Первым делом, объездила весь Ярославль на всяких автобусах, троллейбусах, трамваях, исходила его пешком вдоль и поперек. Нет, особо не задумываясь, но подавляя Дух города усилиями воли.
В девять лет стала писать рассказики. Не могла не писать, меня душили яркие сны и фантазии. Я все время врала, рассказывала то, чего не было и смотрела, верят мне или нет. А И естественно, принялась много читать. Все библиотеки города были моими. Читала на ходу, практически на лету, необыкновенно много для своего возраста. Однако, в школе до самого конца, не блистала успехами, меня сводили с ума науки, не имеющие ко мне никакого отношения. Так, на алгебре я вставала посреди урока и спрашивала у математички: «А зачем мне все это нужно?» История меня бесила своей глупой и никчемной ложью, особенно по поводу первобытных людей. Какая наглость, версию выдавать за истину!.. Каждый предмет вызывал у меня смертную тоску и я нарочно забегала вперед, набирала дополнительной литературы и пугала педагогов своей «эрудицией».