Пять ночей. Вампирские рассказки
Шрифт:
— Уильям! — позвала Джиа.
Нет, я этого не заслужил, только не я. Может быть, они заслужили.
Ее пальцы открыли мне глаза, ее ладони грели мне виски. Она тихонько гладила меня по вискам, и я впитывал ее слова будто сразу мозгами, будто они, как волны, исходили из ладоней. Потом она подняла меня и втолкнула в машину, подальше от шума и воплей сирен. Калеб был там, внутри, я его не видел, только чувствовал, как он помогает мне забираться, потому что от меня толку было мало. Когда мы оказались
Калеб стукнул в перегородку невидимому шоферу, и машина тронулась. Хорошо, пусть она уедет подальше от этого места, и все забудется, как страшный сон.
— Я же говорил, что не верю в сны, — сказал я наконец.
Джиа улыбалась мне, ее глаза были красными и мокрыми, будто зрачки утопили в крови. Я почувствовал, как Калеб целует меня в шею, раз, другой. Я не знал, какие из обнимающих меня рук чьи, и мне было плевать.
— Мы слышали выстрел, — сказал он у моего уха. — Это в тебя стреляли? Ты пахнешь порохом.
— Это я стрелял. Я убил Первого.
Наступила пауза. Я открыл глаза и увидел, что Джиа приподнялась и внимательно смотрит на меня, опираясь локтями о мои колени.
— Боже, зачем ты это сделал, Уильям?!
— Он все знал. Он хотел… вернее, не просто хотел, он это сделал. Ваш дом. А я думал, что вы там.
— Мы вышли за тобой. Но я не понимаю, как Первый мог протащить в наш дом столько динамита, мы бы знали. У него очень своеобразный… запах.
Я смотрел на нее и не смог солгать. Я закрыл глаза, и все равно не смог.
Я начал говорить.
Это была потребность, такая же острая, как их жажда, — отдельные фразы, сбивчивые и малопонятные, но понимание не было целью, мне просто нужно было рассказать. Себя я не слышал, просто говорил и говорил, как выдают зазубренный урок, чтобы скорее освободиться. Лучшие Семь, Джейсон, моя взрывчатка, наблюдательный пункт, письмо, Мирей Лэнгтон, диктофон, фотографии, страх, сон, Сэм, снова Джейсон… снова взрывчатка. Сейчас это таким глупым казалось, таким жестоким. Но я скажу и буду свободен.
И когда слова начали иссякать, становясь все реже, а паузы — все дольше, я начал ощущать, что Джиа окончательно сползла вниз, на пол, и не сводит с меня глаз, все еще залитых кровью, и руки Калеба меня не обнимают, а просто лежат безвольно, будто отнявшись.
— Так это сделал ты?..
— Я не хотел.
Я полуобернулся, чтобы увидеть Калеба, — он смотрел на меня, не отрывая от губ сжатого кулака.
— Значит, наша сделка с самого начала была ложью? — сказал он наконец. — Ты все равно планировал нас убить?
— Нет, — пошептал я, чувствуя, что теряю что-то, — так стремительно, что
— Получится?
— Изменится.
Джиа беззвучно плакала, оглядываясь на удаляющееся зарево.
— Не плачь, — сказал Калеб, хотя его голос тоже дрожал. — Мне тоже очень жаль, но мы пробыли здесь слишком долго… в известной степени, Уильям оказал нам услугу. Здесь становилось небезопасно.
Я поднял руку Джиа и прижался губами к ее ладони, она не отдернула ее. Тогда я придвинулся ближе, нашел вторую ее ладонь, она была влажной и солоноватой на вкус. У ее губ тоже был этот вкус, я его помнил, — вкус кровавых слез. Мне нужно было прощение, вряд ли существовало нечто на этот момент, в чем я нуждался бы так же сильно.
— Джиа…
— Все в порядке, дорогой Уильям. Это всего лишь дом.
Она наконец впустила меня к себе. Я уткнулся в ее ладони, чувствуя, как Калеб успокаивающе гладит меня по плечу, по волосам, потом придвигается к нам с другой стороны, делая из меня центр, которым мне и в мечтах никогда не быть. Да не нужны мне ни звезды, ни Глас Тишины, ни моя жизнь… я не хотел даже заезжать домой за вещами. У них-то ничего не осталось. Есть возможность начать все с жирного нуля.
Когда я поднял голову, по ее щекам все еще катились слезы, будто рисуя по мелованной бумаге тонкой кисточкой.
— Это всего лишь дом, — повторил я, — почему ты еще плачешь?
Она взглянула на Калеба за моим плечом, да так, что мне и самому захотелось посмотреть.
— Потому… потому что теперь нам придется расстаться.
Я не хотел понимать ее слова, и может, поэтому понимал слишком хорошо.
— Что? — все равно переспросил, хотя в этом не было необходимости. — Джиа, зачем?
Она молчала, прикрыв глаза и отвернувшись к стеклу.
— Калеб!
Я чувствовал только, как он касается лбом моего виска, его дыхание.
— Пойми правильно, — заговорил он, — ты нравишься Джиа. Ты нравишься мне. Но мы не можем тебя оставить.
Как это двусмысленно, невыносимо. Оставить. Это ведь могло значить — мы не можем тебя бросить. А означало обратное. Означало — мы тебя бросаем.
— Ты убил Первого, и все узнают почему. За тобой будут охотиться, а мы не можем себе этого позволить. Мы хотим исчезнуть.
Я с опозданием вспомнил, что бросил пистолет, но даже не помнил где. Мне светили немалые неприятности, хотя сейчас они казались размытыми и нереальными на фоне происходящего.
Раздался щелчок, и двери в салоне вдруг заблокировались. Машина продолжала ехать, не собираясь останавливаться, чтобы высадить меня.
Я попытался встать, но теперь Джиа держала мои руки — нежно и крепко.
— Никто не знает, что мы живы, — сказала она тихо.
— Никто, кроме тебя, Уильям.