Пятая печать
Шрифт:
Он повернулся к Дюрице, словно ожидая от него непременного одобрения.
— Позвоночнику от этого ничего не сделается! — сказал часовщик.
— Как же не сделается, ежели сидеть скорчившись, горбун горбуном?
Кирай, книготорговец, тронул трактирщика за локоть:
— Вовсе не о позвоночнике речь, коллега Бела! Речь о той высокой радости, которую чтение доставляет человеку, его чуткой и страждущей душе, так сказать духу, с его жаждой образованности и знаний. Чтение доставляет радость душе, стремящейся очиститься, освободиться от ужасной грязи, окружающей нас в жизни. Не хочу приводить других примеров, скажу, с вашего позволения, только о себе. Когда я вечером беру в
Кирай умолк на мгновение, пока доставал из внутреннего кармана пиджака носовой платок. Столяр заметил:
— Что ж, я и сам обычно выезжаю с детишками за город, если бы еще в это время трамваи не были так переполнены…
— Потому и переполнены, что все этого времени ждут. Воскресенья или субботы! — сказал трактирщик.
— У меня, что ли, бывает другое время? Небось и я только в эти дни могу с ними за город выбраться… Вот если бы городские власти о транспорте больше пеклись, нам не приходилось бы в такой толчее ездить!
— И все же нельзя забывать, — вставил трактирщик, — что во времена моей молодости трамвай туда еще вообще не ходил, вы ведь Хювёшвёлд имеете в виду? Все движение кончалось на площади Сены…
— Собственно, это бы ничего, будь у человека участочек земли в горах, разумеется, где уже налажено коммунальное обслуживание!
— Иначе и смысла нет, — согласился трактирщик. Дюрица тронул книготорговца за плечо:
— А вот если вы, допустим, съели на ужин телячыо грудинку, вам и тогда являются все эти бабочки и ручейки, журчащие по камням?
— И тогда тоже! А что?
— Да так… Что до душа и воды, вам это и впрямь в самый раз… Одного не пойму, если вы обожаете подобные вещи, то почему бы вам не обменять грудинку на какое-нибудь бабочкожурчание, ведь сумели же вы за ту, другую книгу приобрести грудинку?
— Ежели хотите послушать моего совета, — продолжал столяр, нагнувшись к трактирщику, — купите тот участок в Лёринце. Там уже целый город вырос. И такие приятные окрестности! К тому же Лёринц находится на одной высоте с Геллертхедь…
— Теперь уже все едино! — ответил трактирщик. — Займемся этим как-нибудь потом, после войны…
— Когда? — повернулся к нему Дюрица. — Когда вы хотите этим заняться, добрый человек?
— Как-нибудь после войны! Чему вы удивились?
— Да ничему! Оказывается, вы человек с юмором…
— Ну если не после, то во время войны! — сказал столяр.
— И еще когда рак на горе свистнет!
— Что ж, радуйтесь, что можете поскрести себе спину, когда чешется…
Дюрица повернулся к книготорговцу:
— Словом, даже если вы наедитесь грудинки, вам и тогда ручейки-бабочки явятся?
Кирай посмотрел на часовщика:
— Вы ведь слышали? Слышали? Я хотел объяснить, какие прекрасные, возвышенные чувства рождает чтение. А теперь слушайте, о чем толкуют они.
— Ну и что?.. Не думаете же вы, что сможете прочесть нам на эту тему целую лекцию? Вот и расскажите лучше о том, как готовите дома телячью грудинку…
— А!.. Про телячью грудинку, — поднял голову хозяин кабачка. — Так вот, послушайте меня! Моя жена обычно делает так…
Он взял было стакан, собираясь отхлебнуть из него, прежде чем пуститься в подробности приготовления грудинки, но Дюрица перебил:
— Грудинка-то чья — ваша или господина Кирая?
— Господина Кирая, натурально…
— Тогда будьте настолько любезны — пусть господин Кирай сам об этом и расскажет!
— Да я что, могу и помолчать, — обиженно буркнул трактирщик, откидываясь на спинку стула.
— Ну и ну!
Книготорговец смахнул перед собой со скатерти крошки, собрал их в горсть.
— Если вы настаиваете, я с удовольствием расскажу, как сам обычно готовлю. Это, конечно, не означает, что жена коллеги Белы, чьи кулинарные таланты я весьма уважаю, не могла бы приготовить лучше и вкуснее… Словом, все начинается со шпиговки. От шпиговки зависит многое!
— Именно так! — согласился Ковач, хлопнув ладонью по столу, и, ища поддержки, посмотрел на трактирщика но тот не ответил на его взгляд.
— На грудинке бывает такая пленка, такой слой или как это еще называется! Вы его осторожно надрезаете, проделываете маленькие углубления, как требуется для шпиговки…
— Так, именно так… — закивал головой Ковач.
Главное, не только приготовить начинку, но по меньшей мере столько же внимания уделить и шпиговке! А чем шпиговать? Поджаренным салом! Только поджаривать надо не до хруста, а так, чтобы оно стало вроде как стеклянным, понимаете? Так вот, такое сало вы аккуратно заделываете в грудинку, но и это еще не все. Теперь нужно положить то, от чего оно приобретет тончайший вкус… Как бы вы думали, что это? Конечно, не знаете! Впрочем, я и сам это узнал не от кого-нибудь, а от человека, чей родственник был поваром у графов Эстерхази. Как вы можете представить, под его началом была не обычная кухня… — в общем, вам все равно не догадаться: нужно положить в мясо сыр! Да, именно сыр. Отрезаете приличный кусочек сыру, нарезаете его ломтиками, не большими — в полпальца длиной — и совсем-совсем тонюсенькими. Ну, а потом вот что: аккуратненько заделываете эти ломтики рядом с салом — разумеется, предварительно слегка приправив их перцем, это уж как водится… Что с этим сыром происходит? В этом ведь весь секрет! Так вот, когда мясо уже в духовке, ломтики сыра начинают плавиться. Они плавятся, плавятся, а вы жарите медленно-медленно и внимательно следите, чтобы жар оставался постоянным, а сыр плавится, плавится, и вот, уважаемые, сырный вкус и аромат пропитывает все мясо. Если позволительно так выразиться, расплавившийся сыр обволакивает все мясо восхитительной пленкой… И вот теперь его самое время отведать!
Трактирщик заерзал на стуле:
— Хотел бы я посмотреть на грудинку, которую вы так вот готовите!
— Посмотреть на грудинку?
— На нее, — ответил трактирщик и обратился к столяру. — Вот вам доводилось видеть настоящее жаркое, особенно из грудинки, чтоб без чеснока? Ну, приходилось или нет?
Швунг не дал столяру сказать:
— Ну само собой… Кладу и чеснок! Само собой разумеется! Это, простите, настолько очевидно…
Хозяин кабачка, не обращая внимания на слова книготорговца, продолжал объясняться с Ковачем: