Пятая печать
Шрифт:
— Так доводилось вам видеть такое жаркое или нет? Я молчу, скажите сами!
— Без чеснока какое жаркое, — признал столяр.
— Не получится без чеснока, не получится, уж будьте спокойны! Вот моя жена делает так…
Дюрица облокотился о стол:
— Слушаем, слушаем…
— Она делает так: берет кусок телячьей грудинки. Не очень большой, на килограмм или грамм на семьсот пятьдесят; как следует промывает…
Трактирщик отставил от себя стакан и положил оба локтя на стол. Потом придвинулся вместе со стулом:
— Моет этот кусок в
— …Чтобы мясо им слегка пропиталось! — одобрительно кивнул головой часовщик и уголком глаз взглянул на притихшего книготорговца.
— Чтобы чуть-чуть пропиталось, именно так! Ну, а уж тогда — только тогда грудинку можно резать. Но как резать? Как резать, спрашивается? Вот вам, к примеру, все равно, как распилить доску, которую вы разделываете? С какой стороны встать, с какого боку или в каком направлении начать? — обратился он к столяру.
— Почему же все равно? Далеко не все равно… Хороши бы мы были, ежели б ломили напрямик, как ни попади!
— Ну вот, видите! Вот и тут тоже не все равно — как и с какого края начать грудинку резать…
Часовщик поднял стакан. Поощрительно кивнул столяру головой.
— Я не разбираюсь в вашем ремесле, — сказал он, — но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать всего того, о чем вы сейчас говорили…
— Я говорил? — наморщил лоб Ковач. — Я, простите еще ничего, собственно, не говорил! Ежели бы я захотел про все тонкости рассказать, то не знаю, удалось бы нам дойти до конца…
Часовщик с любопытством взглянул на Ковача:
— Наверное, совсем не безразлично и с каким деревом имеешь дело?
— А вы как думаете? Неужели без разницы? Знаете, сколько пород дерева приходится обрабатывать нашему брату? Вы даже не представляете, каких только пород не применяют в нашем деле…
Трактирщик, уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался паузой — пока столяр, приподнявшись на стуле, пододвигался ближе к столу — и заговорил:
— Стало быть, начинает моя жена резать грудинку, и делает она так: кладет ее на доску…
— Возьмем к примеру, дуб, — поднял большой палец Ковач, — дерево крепкое, но мочалится, стружку дает гладкую, легко пилится, то есть по сравнению с прочими породами…
— Берет она доску, — повысил голос трактирщик, — и кладет на нее мясо…
— По сравнению с другими, — продолжал столяр, — иногда ведь применяют у нас и более редкие породы, которые и впрямь лишь с большим трудом поддаются обработке. Взять хотя бы граб или ясень — о клене, черном дереве и говорить нечего, хотя ясень, пожалуй, надо бы после всех назвать, вместе с тисом. Правда, с тисом мне, признаться, дела иметь не приходилось, разве что когда учеником был, но если начистоту, то тут мне пришлось бы рассказывать с чужих слов. Лучше ведь начистоту, верно?
— Конечно! — согласился Дюрица. — Вот я и говорил, — поспешил вставить трактирщик, — вовсе не все равно, как приступить к тому же мясу. Кладет моя жена грудинку на доску, берет нож… Дюрица прервал его:
— Ай-яй, коллега Бела! Вам действительно следовало бы побольше считаться с приличиями! Если мне не изменяет память, рассказ о приготовлении грудинки начал господин Кирай. Неужели у вас не хватает такта дать ему досказать…
Книготорговец задумчиво посмотрел часовщику в глаза:
— Разве я не прав? — спросил его Дюрица.
— И вам не стыдно? — тихо покачал головой книготорговец. — Вы думаете, я не вижу, что вы затеяли?
— Вы с ума сошли, приятель! — возмутился часовщик. Потом обвел взглядом собравшихся и добавил: — Я ваши же интересы защищаю, а вы в ответ принимаете обиженный тон… Уступить им такую тему?!
Трактирщик взял столяра за лацкан:
— Если имеешь дело с грудинкой, то ее нужно резать именно так, как идут слои…
Столяр с готовностью кивнул в ответ и положил руку часовщику на плечо:
— Это вовсе не значит, что я ничего не смыслю в тисе…
— Стыда у вас нет! — продолжал книготорговец, все так же глядя часовщику в глаза.
— Чем я вам не угодил?
— Неужели вас, пожилого человека, тешат подобные вещи?
Дюрица пожал плечами:
— А я говорю, на вас не угодишь…
Тут открылась дверь, и из тумана появился низенький человечек с поднятым воротником; он долго топтался на месте, пока с грехом пополам не закрыл дверь.
— Нельзя ли побыстрей пошевеливаться, господин хороший? — поднялся со своего места трактирщик. — Не хватало еще пэвэошника на нашу голову!
— Добрый вечер! — еще с порога произнес человечек; держась одной рукой за дверную ручку, он снял шляпу, затем спустился по низенькой лесенке. — Я бы с радостью, да не получается…
Теперь все разглядели, что у него нет одной ноги и из штанины торчит деревяшка, на конец которой набита резина.
— Тогда другое дело!.. — промолвил Дюрица. Взяв стакан, он откинулся на спинку стула и обратился к книготорговцу:
— Будьте так любезны, перестаньте на меня пялиться!
— Стыда у вас нет! — в третий раз произнес Кирай, который никак не мог простить Дюрице незаконченный рассказ о грудинке. — У вас ни к чему никакого почтения нет!
— Вот еще одно безответственное заявление. Я ничуть не меньше вас или жены коллеги Белы люблю грудинку — с чесноком ли или без чеснока! Ну как там, дружище, на улице — густой туман? — Дюрица посмотрел в сторону нового посетителя, который, стуча по полу, направлялся к стойке, на ходу расстегивая пальто.
— Да как сказать… — улыбнулся посетитель, — мог бы быть и пореже.
— Как-то раз я в такой попал туман, — начал столяр Ковач, — руку перед собой выставишь — и уже собственных пальцев не видно. Было это в тысяча девятьсот двадцать девятом году, в то время я в Бекешчабе работал, И что интересно — случилось это в августе…