Пятая планета
Шрифт:
– Мои родители приходили ко мне, – сказал Ромул, убеждая себя в том, что какая судьба не постигла бы его учителя, он это заслужил.
– Я знаю, – сказал ему мастер, снова пряча свое лицо под капюшоном.
– Но не хотели слушать.
– Разве ты не рассказал мне обо всем?
– Нет, – губы Ромула дрогнули в презрении. – Они сказали мне, что вы предадите наш мир, учитель.
– Вот как? – камера-глаз под капюшоном зажужжала, фокусируясь на глазах Ромула, словно хотела заглянуть прямиком в его мозг. – И что ты знаешь о нашем мире? – спросил мастер.
– Я знаю, что нет ничего хуже предательства.
– Позволь мне показать тебе что такое предательство, – попросил мастер
– Я не отведу вас к ней, – решительно заявил Ромул.
– Почему?
– Потому что… – Рука мастера уже скрылась под черной тканью рясы, но Ромул все еще видел ее перед своими глазами. – Что с вами случилось? Я видел, как вы умерли, а теперь вы здесь, стоите передо мной.
– Боюсь для тебя это слишком долгая история, мой нетерпеливый ученик.
– Я готов ее услышать, – Ромул сошел с крыльца, желая увести этого монстра подальше от своего дома, подальше от Найдо.
– Думаешь, меня послали, чтобы забрать тебя так же, как когда-то забрали твоих родителей? – спросил мастер, послушно следуя за учеником.
– А разве это не так? – Ромул уводил его все дальше и дальше, к центру города, где должен был проходить парад, где можно было затеряться среди бурлящих людских толп, сбежать, вернуться за Найдо, а потом… Он почувствовал, как уродливая рука учителя коснулась его локтя, напрягся. Они шли по улице, как и когда-то в садах института Рашилайи. Ученик и учитель.
– Мне очень сложно контролировать свой голод, – признался учитель своему ученику, выдержал паузу, позволяя обдумать свои слова и начал неспешно рассказывать все, что с ним случилось после того, как Латиял пришел в институт и лишил его жизни.
– Я думал, что Вишвакарнак – всего лишь легенда, – признался Ромул. – Пережиток преданий, пришедший к нам из прошлого.
– Многие так думали.
– Даже представить сложно, что он живет в подпространстве еще со времен первородных, – Ромул свернул на оживленную улицу. Толпа подхватила их, понесла вперед, в ритм парада, в жизнь парада. – А эта деревня мертвых, ты уверен, что твои глаза не подвели тебя? Разве у первородных нет своей планеты?
– Это были не первородные. Это был Амма – их коллективный разум, то, во что они превратились. И те восемь душ, восемь хижин – его дети. И все что было там вокруг – это очень сложная машина, которую создал Амма, которая служит его целям, его замыслам, которые не имеют никакого отношения, если не считать, что мы питаем эту машину своей энергией.
– Ты хочешь сказать, что легенды ожили?
– Я хочу сказать, что Вселенная хранит в себе слишком много секретов, чтобы пытаться узнать их все, но прикоснуться к некоторым нам иногда удается.
– Я думаю, что ты просто сошел с ума, – Ромул заставил себя улыбнуться. – Если хочешь убедить меня пойти с тобой, то придется сказать что-то более важное, чем эти сказки и домыслы, – Ромул снова начал думать о том, что было бы неплохо сбежать. Вот только бы знать куда. Куда сбежать сейчас в этом карнавале? Куда сбежать после на этой планете? Куда сбежать в этом мире? Сбежать так, чтобы никто не нашел. Толпа вытолкнула их с тротуара, к краю широкой, залитой ярким светом дороге, по которой маршировали слепые монахи. Десятки мужчин и женщин, добровольно лишивших себя зрения во имя веры, во имя отречения от суетности материального мира, чтобы иметь возможность быть ближе к первородным, ближе к их свету, к энергии.
– Вот оно – лицо твоего бога, – сказал мастер, указывая на эти стройные ряды. – Солдаты в рясах, судьба которых
– Они созданы, чтобы нести свет, – возразил Ромул.
– Они созданы, чтобы нести смерть, когда настанет время, – сказал ему учитель. – Вспомни своих родителей. Вспомни, кто пришел за ними, когда пробило время.
– За ними пришли монахи.
– И кому они служат? Разве они лишили себя глаз не во имя Аммы, не во имя того, кем стали номмо?
– Амма любит нас.
– Амма любит свои догмы, а твоя вера, это еще одна догма. Ему дороги лишь свои машины и механизмы. Свои дети. Не мы. Понимаешь?
– Ты говоришь, как богохульник, учитель.
– Я говорю как человек, которому не по душе роль агнца, – мастер По запрокинул голову, вглядываясь в небо. – Твоя роль агнца, Ромул, – капюшон упал с его головы, обнажая уродство, но он не обратил на это внимания. Высоко вверху летели большие белые птицы, на которых фокусировался электронный глаз мастера.
– Смотрите, это пилигримы! – оживилась толпа.
– Они знают, что есть другие миры и другие боги, – сказал мастер своему ученику.
– Я тоже знаю, – сказал Ромул.
– Тогда нам пора лететь.
– А если я откажусь?
– Ты не можешь, ты… – толпа охнула, увидев, как один из пилигримов камнем упал с небес на землю. Монахи остановились. Один из них, один из этих людей без глаз, наклонился к пилигриму. Птица вздрогнула.
– Небо, – сказал ей монах. – Вспомни о небе, – он коснулся ее окровавленной головы. Пилигрим забился в агонии. Но эти судороги не несли смерть. Взмахивая крыльями, пилигрим пытался взлететь. – Помни о небе! Помни о небе! – зашептал маннах. И птица взлетела. Сначала слабо. Казалось, что вот-вот она упадет. Потом более энергично размахивая своими огромными крыльями, пилигрим устремился вслед за сородичами. – Амма любит нас, – сказал монах собравшимся толпам.
– Амма любит нас, – повторил Ромул, глядя на своего учителя.
– Догмы, – сказал ему учитель. – Если птица забыла о небе, это уже не птица.
– Ты не хочешь видеть очевидного.
– Я не хочу видеть того, что Амма хочет, чтобы я видел, – мастер надел спавший с головы капюшон, спрятав свое уродство. Толпа снова загудела, понесла их дальше, вперед, на площадь, в центре которой была установлена сцена. На сцене две девушки разыгрывали какое-то действо. Одну из них Ромул знал. Ее звали Тратна. Когда-то давно он учился вместе с ней. Учился до тех пор, пока его родителей не назвали предателями. Тратна была хорошим студентом. Очень талантливым. Почти таким же, как и Найдо, до того, как она последовала следом за изгнанным из Роха Ромулом на невежественную и еще слишком молодую Андеру. Сложись обстоятельства чуть по-другому, и на месте Тратны могла быть Найдо. На этой сцене, в центре этого праздника. Ромул почувствовал укол совести. Сколько всего он отнял у Найдо? Скольких счастливых моментов лишил, позволив ей любить себя? Девушки на сцене громко рассмеялись. Ромул прислушался, пытаясь понять смысл представления. Тратна увлеченно рассказывала сплетни Андеры, высмеивая ее жителей и нравы, а вторая девушка делилась с ней секретами древних знаний. «Женщины всегда остаются женщинами», – подумал Ромул, считая, что это только начало представления и отнюдь не главный смысл. Стая пилигримов спикировала с неба и уселась на краю сцены, не обращая внимания на загудевшую толпу. Для этих птиц не существовало запретов и дверей. Даже подпространство не могло сдержать их, позволяя путешествовать сквозь себя по всем известным планетам. Амма лишил их амбиций, превратив в вечных странников. Четыре священных города, избранных богом, четыре великих планеты и каждая была для них домом, и в каждой они были чужаками.