Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
Неся вчера Филиппову Лейбница, я шел мимо…
– Филиппов, это немой? – спросил Сергей. – Это немому ты носил Лейбница?
Мориц опять не услышал.
Сидел он рядом с Коровенковым и черные ягоды красиво свисали над его лохматой головой. Расширенные зрачки смотрели в никуда, руки лежали на коленях и не шевелились. Горький привкус гари заполнял сухой воздух, печально напоминая о горящей тайге.
– Где ты берешь виски?
– Память
– О чем это ты, Мориц?
– Бутылки датами, как птицы, окольцованы…
– Зачем ты сюда приходишь?
– Когда боишься – исчезаешь…
– Да очнись, козел! – не выдержал Кобельков и длинной грязной рукой потряс за плечо Морица.
– Легких снов легкокрылое бремя…
Сергей потянул носом. Запах алкоголя присутствовал, конечно, как без него? – но Мориц вовсе не выглядел пьяным. Разве что этот мутный взгляд… Но когда он был у него ясным?
– Как ты оказался в тайге?
– Влезши на танк, начинают фокстрот превентанты, – как бы про себя, совсем тихо бормотал Мориц. – Мы не мутанты, нас помнят столицы Антанты…
Сергей помахал рукой перед его глазами.
– Да ну, – презрительно сплюнул Колян, закуривая. – Заклинило немца. У него бывает. Отключился, козел. Не будет он говорить с тобой, гражданин начальник, не нравишься ты ему. Ему рыжие не нравятся, – вызывающе объяснил он. – Никак не разговаривает с рыжими. Считает, все зло от них. Спяченый.
– А с вами говорит?
– Для того и приходит.
– Время трех сигарет на коротком лесном перегоне…
– Но он же что-то бормочет? Эти слова, наверное, что-то значат? – раздраженно взглянул Сергей – сперва на Коляна, потом на смиренного Коровенкова. – Он же не просто издает звуки, правда? Он произносит слова. Я же слышу. А у любых слов должен быть смысл, они должны что-то значить. А, Коровенков? Разве не так? Ты можешь нам объяснить, что тут происходит?
– Расцвеченный победоносным гримом…
– Да просто интоксикация. Отравился словами, – неодобрительно заметил вернувшийся из пихтоварки Валентин. – Я таких типов по Москве знаю. Как карлы, окружат памятник Пушкину и долдонят, и долдонят, никто никого не слушает.
И громко спросил:
– Мориц, где Венька?
– И ты не спишь, ты видишь коридоры, которые одной не пересечь…
– Я о Бушлате, Мориц, – Валентин тоже помахал рукой перед глазами немца. – Где инвалид? Ты возил его в коляске по Томску.
– Любви не остановлены куранты…
– Ладно, – сдался Сергей.
И вдруг Мориц очнулся.
По крайней мере, мутные глаза обрели вдруг осмысленное выражение.
Непонимающе улыбнувшись, он повел ими из стороны в сторону, отдельно улыбнулся Коровенкову, как бы выделив его, качнул головой, даже повертел ею, разминая шею, и произнес виновато:
– Грунт здесь рыхлый.
И даже поковырял сухую землю ногой:
– Грунт рыхлый.
– О чем это ты?
– Да грунт, говорю, рыхлый.
– Грунт как грунт. Как везде. При чем тут это?
Но Мориц поднялся.
Он ни на кого не глядел.
Он поднялся и как-то странно боком отступил на несколько шагов, будто чего-то опасался, будто не верил никому, и вдруг бесшумно исчез за смутными кустами смородины, ушел в них, как в туман.
Ничего не изменилось, но Морица уже не было.
Вот только что он отступал за кусты в сторону сизых от суши елей, вот только что сумеречные тени играли на пригашенных пылью кустах смородины, и все – нет его! Растаял, растворился в седом бородатом ельнике, пропитанном запахом гари, будто, правда, ушел в неведомое будущее, как обещал в письме, обращенном к прохладной девушке Зейнеш.
– Интересный перец, – заметил Валентин. – Это ведь его труп нашли в Томске?
– Как труп? – испугался Коровенков и оглянулся на жестяной венок. – Что вы все с трупами! Просто спяченый немец.
– Да уж наверное, – покачал головой Сергей, глядя на Коровенкова, страшно растревоженного тем, что где-то нашли труп Морица. – Когда человека вытаскивают из депрессии, он радуется окружающим. Но когда человека вытряхивают из эйфории, он радоваться не хочет. Раньше Мориц мог привязаться к кому угодно, сейчас никто ему, похоже, не интересен.
И спросил:
– Пошел к шейле?
Колян не без гордости ухмыльнулся:
– А то! Совсем спяченый немец!
– Почему немец?
– А кто?
– У него же есть имя.
– Мориц? Разве это имя? – удивился Колян и покосился на четверть, наполовину еще наполненную мутной жидкостью. – Я, конечно, дико извиняюсь, гражданин начальник, но мы дураками будем, если не тяпнем за личное здоровье, как бы сейчас прокурор сказал.
– Какой прокурор?
– Ну, это я так, к слову, – загадочно ухмыльнулся ложный Кобельков. По жаре он быстро захорошел, в его голове что-то поехало. Он даже пьяно погрозил грязным пальцем: – Венок мой. Начнет тускнеть, подновлю цвет. Может, никогда в жизни у меня уже не будет такого венка, – пожаловался он.
Коровенков опасливо кивнул.
Он первым признал Сергея начальником и старался теперь держаться соответственно, а Коляну жизнь здорово прищемила память, он так и не припомнил Сергея. Да и сам наверное давно забыл про ту встречу на станции Тайга. И про стрельбу в Томске тоже забыл.
Мысль о Вере Суворовой мучила Сергея.
Он старался не глядеть на Коляна. Как бы тебе действительно не пришлось подновлять венок, подумал он с ненавистью, поразившей его самого. А тебе, вольтерьянка и ипокритка, земля пухом…