Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
Коровенков не ошибся, это действительно был Мориц.
Я отравлен таблетками, отравлен газом.Что-то оставшееся заходит за разум.Я живу в чужом доме. Под окном собаки.В коридоре дети, на улице драки.Способ существования меня как белкового тела – сознание никчёмности себя самого и всех нас, покусившихся на строительство небоскрёбовКрасивая неулыбчивая женщина в коротком открытом платье, стоявшая за его спиной, наверное, была шейла. Сложив руки на груди, она иногда поднимала голову, будто искала поддержки у собравшихся.
У меня не то уретрит, не то гонорея.Ах, узнать бы, узнать скорее!Из словесной шелухи составляю книги.Кто их будет читать? Какие ханыги?Самое гнусное дело – гибель пророчить народам, но участь Стеллеровой коровы всех ожидает, если не станем думать головой: тут случайно прав Иоанн Богослов…– Хватит! – выкрикнул из толпы явно вдетый мужик с добрым, привлекательным для любого еврея лицом генерала Макашова.
Жить, наверное, мне недолго осталось:в голове муть, в глазах усталостьСижу и слушаю Рави Шанкара.Харе Кришна, раз живём, в натуре, харе Рама!И если Библия не издается тиражами решений Съездов, то это не значит, что конец света не придёт. Ну, а на бумаге все выглядит красиво, особенно про квартиры к 2000-му году и безъядерный мир…Сергей ничего не понимал.
Кажется, Морицу совершенно было наплевать на толпу.
Время от времени он просыпался и начинал гудеть, как трансформатор под напряжением. Выждав такой стихотворный припадок, начинала говорить шейла. Не похоже, что она поддерживала Морица. У тебя не уретрит и не гонорея, грубовато поясняла она, поднимая голову, видимо, ища поддержки. Ты заражен неправильной философией. Философия бывает правильная и неправильная, объяснила она, никаких других не бывает. Вот ты и перепутал.
– Дай сказать Морицу!
– Не дам, – отрезала шейла.
– Раньше ты всем давала!
– Обидно мне, мужчина, слышать такое, – обиделась шейла. – Кто понимает слова Морица? Поднимите руки. Ага, пять человек, – подвела она итог. – Да и те врут. Все, кто поднял руки, врут! – решительно объявила шейла, специально обернувшись к человеку с добрым лицом генерала Макашова. – Если бы не врали, Мориц не бегал бы на реку и не бросал бы в воду пустые бутылки из-под виски. Он выбирает в буфете самое дорогое виски, – объяснила она, – а в пустую бутылку запихивает листки со стихами. Знает, что на такую бутылку, если ее не разобьет в камнях, обратят внимание. Да все вы врете, я так думаю, – спокойно объяснила шейла. – Потому что, если бы вы все не врали, то Мориц отдавал бы свои стихи вам, а не отправлял бутылки по воле течения.
– А виски? – крикнул кто-то.
– Виски Мориц отдает придуркам на пихтоварке.
– Слышишь? – не без гордости шепнул Коровенков. – Это она про нас говорит!
– Кончай шнягу! Дай Морицу высказаться!
– Обидно мне, мужчина, слышать такое…
Озираясь, Сергей смутно видел лица. Действительно, в основном мужские. Большинство помалкивало, но кое-кто уже загорелся. Правда, никак нельзя было понять, чем вызваны закипающие страсти, но они явно закипали.
– Вы сами слышите, – напирала на своё шейла. – Мориц говорит, что у меня мышление проститутки. А разве такое существует? Он говорит, что образ моих прежних действий сказался на моем мышлении. А разве сам не упёртый?
– Чего ты хочешь, Бидюрова?
– Как это чего?
– Вот именно!
Площадь притихла.
– Мы делимся мыслями, мы говорим правду, мы стараемся говорить правду, – сбить шейлу с толку было не просто. – А Мориц все время врет. Слушая его, мы начинаем тревожиться. Если даже нет причины для тревог, все равно начинаем тревожиться. Мориц заставляет нас вспомнить что-то такое, что мы всеми силами стараемся забыть. Кислоты ведь не надо много, чтобы обжечься. Много книг не надо, хватит стишка. Вот я и требую…
– Пугачевский тулупчик!
– Это как?
– Да обыкновенно! Да пугачевский тулупчик! – окончательно взъярился человек с добрым лицом генерала Макашова. – Пора знать, что пугачевский тулупчик может спасти только от мороза. А от безработицы не спасет. И от наркоты не спасет. И от глупости.
– А от фантазий? – возразила шейла.
– Каких еще фантазий?
– А Мориц занимает золотой песок. Он занимает его у вас, а потом разбрасывает по лесным ручьям.
– Зачем?
– А затем, – спокойно объяснила шейла, – чтобы повести меня на ручей, дать в руки лоток и сказать: сейчас ты станешь богатой! Но я-то знаю, в каких ручьях бывает золото.
– Бидюрова правду говорит, – прозвучал из толпы женский голос. – Она и так спит с Морицем, зачем выбрасывать намытый песок? Я во вторник дежурила на летней кухне. Там под навесом пасутся две дворняги. Мориц пришел и стал бросать им сырое мясо. Килограмма три бросил, пока я вмешалась.
– Я тоже Морица знаю, – метрах в трех от себя Сергей увидел плотного солидного человека. Странно, что он не сидел дома перед ящиком, а стоял в толпе. – Я в Томске бывал в его компаниях. Однажды его хоронили. Он сам это придумал. Его положили в гроб и под марш Шопена пронесли от Политеха до ТИАСУРА. В ногах крутился магнитофон, а под рукой лежали бутылки с красным портвешком. Иногда Мориц поднимался и поднимал тост за вечность. Некоторые на улице останавливались и спрашивали, кого хоронят? Мы отвечали – поэта. Тогда жители отставали, как будто поэт действительно имеет право пить красный портвешок под Шопена, лежа в гробу. Права Бидюрова. Гнать Морица!
Я отравлен таблетками, отравлен газом.Что-то оставшееся заходит за разум…– А почему Мориц молчит? – спросил Сергей плечистого молодого человека, оказавшегося рядом.
– Он не молчит.
Я живу в чужом доме. Под окном собаки.В коридоре дети, на улице драки…– Но это же не ответ.
– Кому нужно, те поймут, – вежливо улыбнулся человек. И негромко пояснил: – Я, собственно, за вами.