Пятый сон Веры Павловны
Шрифт:
– Подаю весть, – ответил он.
– Благую?
Языки пламени вдруг осели.
– Что ты хочешь сообщить миру?
– Только то, что черновик готов, а я почему-то жив.
– Ты жив? – обидно рассмеялась Бидюрова. Его ответ и успокоил, и обидел ее. – С чего ты взял, что ты жив? Ты же знаешь, что мир за стеной – клоака. Москва, Нью-Йорк, Томск – какая разница? Все одно, клоака. Однажды я трахалась в научной университетской библиотеке, – призналась Бидюрова. – В Томске. Прямо на столе. Не спорь, библиотеки тоже клоака. Какую весть, да еще благую, можно подать клоаке?
– Ту, что черновик готов.
– Какой черновик?
– Книги.
– И это все?
Мориц неопределенно пожал плечами.
– Какую книгу ты мог закончить? Что мог написать? – спросила Бидюрова почти презрительно. – Ну, закончил ты какой-то черновик. Но что ты можешь знать такого, о чем не знает никто? Вот ты, например, знаешь, как спят муж и жена, прожившие вместе тридцать лет и три года?
– Как? – невольно заинтересовался Мориц.
– Жопой к жопе.
– Что в этом плохого?
Теперь уже Бидюрова пожала плечами:
– Какую благую весть ты можешь подать клоаке? Напомнить, как ширялся на грязных лестницах в чужих подъездах? Как искал шлюх, которые отдавались тебе только потому, что ты был для них пьяной экзотикой, ну, вроде какой-то необычной большой всегда возбужденной собаки?
– А это совсем не интересно?
– Ты умер, Мориц, – сказала Бидюрова, как бы устанавливая чисто медицинский факт. – Я уже говорила, ты умер. Тебя нет, ты даже не можешь вернуться в клоаку. Ну, в самом деле, что ты ответишь, когда тебя спросят, где ты был?
– Жил в тайге, писал книгу…
– Это ты так думаешь, – засмеялась Бидюрова. – А вот когда за тебя возьмутся менты, ты скажешь, что тебя просто насиловали. Тебя ведь насилуют? – спросила она и поглядела на Морица.
– Постоянно…
– И ты умер?
– Может быть, – ответил Мориц мрачно. – По крайней мере, я давно чувствую себя руинами.
– А ты был когда-то храмом?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, ты вот говоришь, что чувствуешь себя руинами. А ты был когда-нибудь храмом? Почему ты думаешь, что кому-то нужны твои руины? Ты вообще слишком красиво говоришь. Как в любовных романах. Ты что, не знаешь о том, что любовь, даже бессмертная, это только то, что нам кажется? Да, да, – покачала она головой. – То, что нам кажется. Ничего другого. Мы, конечно, можем накинуться друг на друга, забыв обо всем, но все равно через десять минут нам потребуется теплая вода. Как нам без теплой воды? Понимаешь?… И это всегда так… Всегда!.. Меня просто тошнит, когда ты говоришь красиво. В сущности, ты труп, а труп не должен благоухать… Понимаешь?… – Она вызывающе повернула к нему красивую голову: – Как тебя звали раньше?
– Не помню.
– Где ты жил?
– Не помню.
– У тебя была квартира, семья?
– Не помню.
– Ты можешь перемножить три на пять? Или хотя бы два на два?
– Не могу.
– Я так и думала, – удовлетворенно улыбнулась Бидюрова, и перевернулась на спину. – Смотри на меня. Я вся открыта, видишь? У тебя губы пересохли, да? Вот какие возвышенности… А тут провал… Это ужасный провал… Он страшней Марианской впадины… Он как черневая тайга… Заблудишься… – Глаза Бидюровой нехорошо горели. Изнутри ее жадно лизали языки адского пламени. – А на самом деле, все это иллюзия, Мориц. Эти провалы и возвышенности тоже иллюзия, все они давно изъезжены и раскатаны ледниками… – Она нехорошо усмехнулась. – Я с тобой затем, чтобы ты понял: любовь – это действительно то, что нам только кажется… Ничего другого… Ты, наверное, думаешь, что я предмет твоей мечты, но и это не так. Я никогда ничьим предметом не была, и не буду. Когда-то я очень старалась стать чьим-нибудь предметом, но у меня не получилось. Я очень старалась, но попадала лишь в руки пользователей, – совсем уже нехорошо усмехнулась Бидюрова, и пальцы ее бесстыдно поползли по внутренней стороне бедра. – Не буду врать, некоторые пользователи доставляли мне удовольствие. Ты, надеюсь, не думаешь, что проститутке все равно, кто на нее ложится? Я знала стольких самцов, Мориц, что могу судить об этом. И твое присутствие ничего не значит… Вообще ничего… И то, что ты написал какой-то черновик, тоже ничего не значит…
– Если хочешь, приходи ко мне, – позвала она без всякого интереса. – А если хочешь, просто смотри… Вот все это мне дала природа, я тут не при чем. Иногда природа не жадничает, правда?… А хочешь, иди к реке и брось в воду бутылку. Подай еще одну благую весть… Хочешь, опиши подробно все мои возвышенности и впадины, ты ведь не раз по ним путешествовал… Клоака все проглотит… Ты сейчас похож на счастливого дворника, – еще неприятнее усмехнулась Бидюрова. – Такое впечатление, что ты вытянул выигрышный билет. Но это тоже иллюзия. Тебе не надо ничего лишнего. Ты должен остаться дворником. Всего только дворником. Напиши ты хоть двести черновиков, подай хоть тысячу благих вестей, ты все равно останешься дворником…
И вдруг спросила:
– Ты хоть раз бывал в настоящей библиотеке?
– А ты? – ошеломленно спросил Мориц, не отрывая глаз от ее бесстыдных пальцев, нашедших, наконец, свое место.
– Я уже говорила… Однажды я трахалась в научной библиотеке… Там было особенное чувство… Запах книжной пыли, и это ни на что непохожее чувство… Может, чувство опасности…
– Зачем ты это говоришь?
– Чтобы ты понял, что тебе нечего объяснить клоаке. В клоаку ныряют чистыми, иначе что нового ты привнесешь в нее? Ты же еще от прежней блевотины еще не очистился. Что тебе делать в мире, если ты нисколько не изменился? Зачем тебе вторая попытка? Зачем тебе весь этот лживый долгострой, в котором даже совы не живут?
– Ты, правда, так думаешь?
– Правда.
– Тогда зачем ты здесь?
– Чтобы ты понял, что твое место за стеной.
– Навсегда?
– Не знаю… Правда, не знаю…
Бидюрова застонала, потом хрипло спросила:
– Хочешь?…
Он подумал, и покачал головой.
– Видишь, – сказала Бидюрова, бесстыдно раздвигая голые ноги, – я оказалась права… Зачем ты клоаке, если она тебя таким уже видела??… Да и мне зачем?… Ты же видишь, я все могу сама…
И хрипло попросила, закусывая губу:
– Уйди…
Мориц встал и подобрал с пола джинсы и рубашку.
Оделся он уже на крыльце. Прокрустовы лыжи… Паут кольнул в голое плечо. Он стряхнул паута и двинулся к реке. Чем дальше влез, тем больше дроф…Может, я, правда, умер? – думал он. Но тогда почему все во мне болит? «Широка страна, майор. Одна я…» Если Хрюстальный башмачок не все выжрал, попрошу глоток.
Его передернуло.
Он шел к реке и сердце его ныло.
Спяченые
– Твоя записка? Неся вчера Филиппову Лейбница…
Мориц не ответил.
– Красного портвешку на этот предложить не могу, да и не хочу. И печени животного нет. Разве что вырезать у Кобелькова?
– Ну, вот! – неодобрительно откликнулся Колян. – Все Кобельков да Кобельков!
Присутствие начальства его не смущало, он от души прикладывался к жестяной кружке, действительно разбавляя вонючее пойло хорошими порциями виски. Зато Коровенков сидел смирно. Поверх черной от грязи майки он стыдливо натянул такую же рубаху, и сидел в тени под смородиной, смиренно поглядывая то на Морица, то на Сергея. Иногда он оборачивался и в сторону Валентина, исследующего пихтоварку.