Пятый свидетель

Коннелли Майкл

Я проверил реакцию жюри. Все наблюдали с напряженным вниманием. Это напоминало шоу, причем захватывающее.

— Хорошо, доктор. А теперь, если вы вернете голову манекена в вертикальную или слегка наклонную позицию, можете ли вы сказать, какого приблизительно роста должен был быть настоящий преступник?

Фриман взвилась и в крайнем раздражении крикнула:

— Ваша честь, это не наука! Это шаманство. Все это делается, чтобы напустить дыма. А теперь советник еще просит свидетельницу указать рост какого-то мифического человека, который якобы мог

совершить это преступление. Никто не способен сказать точно, в какой позе стояла жертва этого чудовищного преступления и под каким углом была наклонена его го…

— Ваша честь, — перебил ее я, — время заключительных дебатов сторон настанет не раньше следующей недели. Если штат имеет обоснованные возражения, пусть обвинитель представит их суду на стадии контрдоказательств вместо того, чтобы пытаться воздействовать на присяжных…

— Хорошо, — сказал судья. — Замолчите оба. Мистер Холлер, вас не ограничивали во времени для допроса этой свидетельницы. Но я начинал понимать мисс Фриман еще до того, как она выступила со своей зажигательной речью. Протест принят.

— Благодарю, ваша честь, — произнесла Фриман так, словно ее только что спасли от участи быть брошенной в пустыне.

Я взял себя в руки, посмотрел на свою свидетельницу и ее манекен, затем сверился с записями и наконец кивнул. Я достиг того, к чему стремился, поэтому сказал:

— Вопросов больше нет.

У Фриман вопросы имелись, но, сколько ни пыталась ветеранша судебных баталий обвинительница сбить с толку ветераншу судебных баталий свидетельницу, ничего у нее не вышло: Шами Арсланян не уступила ей ни пяди своей территории. Фриман терзала ее почти сорок минут, но единственное, чего ей удалось добиться, — это заставить Арсланян признать, что невозможно точно знать, что случилось в гараже в момент убийства.

Еще в начале недели судья сообщил нам, что пятница будет коротким днем из-за окружного совещания судей, запланированного на вторую половину дня. Поэтому мы работали без перерыва почти до четырех часов, когда Перри объявил, что процесс возобновится после выходных. На двухдневный отдых я уходил с ощущением, что на данном этапе мы побеждаем. Устояв против большей части обвинительных улик, мы завершали неделю энергичным отрицанием Лайзой Треммел своей вины и утверждением, что ее подставили, а также предположением моей свидетельницы-криминалистки, что моя клиентка физически не могла совершить это преступление. Если, конечно, она не нанесла смертельный удар Бондуранту в тот момент, когда он, стоя в гараже, почему-то глазел в потолок.

Я не сомневался, что посеял жизнеспособные семена сомнения. Закончив собирать бумаги, я не уходил от своего стола, просматривая какую-то папку, которая мне была совершенно не нужна, в ожидании, что Фриман подойдет и предложит сделку в обмен на признание вины моей подзащитной.

Но этого не случилось. Когда я поднял голову от своей якобы важной папки, Фриман уже не было в зале.

Я спустился на лифте на второй этаж. Все судьи уже должны были отбыть на совещание по мерам, направленным против нарушения правил поведения в суде, но, по моим соображениям, окружная прокуратура

должна была работать до пяти. Администратор за стойкой, которому я сообщил, что иду к Мэгги Макферсон, позволил мне пройти. Мэгги делила кабинет с еще одним заместителем окружного прокурора, но, к счастью, тот был в отпуске, и она сидела в кабинете одна. Пододвинув стул отсутствующего коллеги к ее столу, я сел напротив.

— Я сегодня несколько раз заходила в зал суда, — сказала она. — Немного послушала твой прямой допрос этой дамы из Института Джона Джея. Она — хорошая свидетельница.

— Да, отличная. Я тебя видел. Только не знал, ради кого ты пришла — ради меня или ради Фриман.

Она улыбнулась:

— Возможно, ради себя самой. Я продолжаю кое-чему учиться у тебя, Холлер.

Теперь улыбнулся я:

— Мэгги Макферсон учится у меня? Не может быть.

— Ну…

— Нет, ничего не говори.

Мы оба рассмеялись.

— В любом случае я рад, что ты заходила. Что вы с Хейли собираетесь делать в выходные?

— Еще не знаю. Уезжать никуда не планировали. А у тебя, как я догадываюсь, будет полно работы.

Я кивнул:

— Нам нужно будет кое-кого найти. Понедельник и вторник обещают быть решающими днями этого процесса. Но может, сходим в кино или еще куда-нибудь?

— Конечно.

Мы помолчали. Я только что провел один из самых удачных дней в своей карьере, однако чувствовал, как во мне растет чувство утраты и грусти, и, посмотрев на бывшую жену, спросил:

— Мы больше никогда снова не будем вместе, да, Мэгги?

— Что?

— Мне только сейчас пришло в голову: ты хочешь, чтобы все оставалось так, как сейчас. Хоть одному из нас это действительно необходимо, так, как прежде, не будет никогда. Ты не дашь мне этого.

— Майкл, зачем говорить об этом сейчас? У тебя самая середина процесса. Ты…

— У меня самая середина жизни, Мэг. Я хочу только, чтобы вы с Хейли гордились мной.

Она склонилась ко мне через стол и, протянув руку, на миг дотронулась до моей щеки.

— Думаю, Хейли гордится тобой.

— Да? А ты?

Она улыбнулась, но как-то грустно.

— Думаю, тебе надо ехать домой и до утра не думать ни об этом, ни о процессе, ни о чем бы то ни было другом. Пусть все уляжется у тебя в голове. Расслабься.

Я покачал головой:

— Не могу. В пять у меня встреча с осведомителем.

— По делу Треммел? Кто этот осведомитель?

— Не важно. А ты просто стараешься сменить тему. Ты никогда до конца не забудешь и не простишь, да? Это выше тебя, и, быть может, именно это делает тебя таким хорошим прокурором.

— Да, я отличный прокурор. Наверное, именно поэтому и торчу здесь, в Ван-Нуйсе, выступая по делам о вооруженных ограблениях.

— Это политика, не имеющая никакого отношения к талантам и преданности делу.

— Это не имеет значения, и я не могу с тобой больше болтать. У меня рабочий день еще не закончился, а тебе пора на встречу со своим осведомителем. Почему бы тебе не позвонить мне завтра, если ты хочешь сводить Хейли в кино? Возможно, я тебе это разрешу, пока сама буду бегать по разным делам.