Пылай, огонь (Сборник)
Шрифт:
— К тому, кто умеет ждать, все приходит вовремя, Ватсон! — воскликнул он и отправился побеседовать с кучером. Немецкий Холмса был несколько лучше моего, но ненамного. Не считая вызубренных цитат из Гете и Шиллера — оставшиеся от школьных лет, они сегодня были совершенно бесполезны для нас, — его знание многих языков (не считая французского, на котором он говорил достаточно бегло) в основном ограничивалось словарным запасом, связанным с криминалистикой. Он мог сказать «убийство», «грабеж», «мошенничество» или «месть» на многих языках и знал по нескольку соответствующих предложений почти на каждом из них, но этим и ограничивались все его знания [8] .
8
Надо добавить, что, вне всякого сомнения, Холмс владел богатым набором ругательств, что помогло ему расшифровать надпись кровью на стене в «Этюде в багровых тонах». — Прим. авт.
— Слава богу, — пробормотал мой спутник, — а то я мог найти только фразу «Вам не кажется, что погода начинает портиться?»
Засунув разговорник в карман, он обратился к нашему помощнику.
— Скажите ему, — медленно и четко произнося слова, сказал Холмс, — что мы хотим оказаться на том месте, где несколько часов назад он высадил пассажира. — Холмс дал нашему переводчику детальное описание Мориарти, тот изложил его владельцу экипажа, к которому Тоби проявил столь неподдельный интерес.
Когда разговор был в разгаре, кучер вдруг просиял, издал утробный возглас: «О, яволь!», и гостеприимно пригласил нас в экипаж.
Как только мы расположились, он дернул вожжи, и мы покатили по прекрасным оживленным улицам города Иоганна Штрауса или же Меттерниха, как вам будет угодно. Я не имел представления, ни где мы, ни куда направляемся, так как никогда раньше не бывал в Вене. Мы проезжали по живописным улицам, минуя внушительные статуи, разглядывая беззаботных горожан, которые, не подозревая о нашем присутствии, продолжали заниматься своими делами.
Выше я упомянул, что из окон смотрели «мы», но это было только две трети правды. В окна смотрели лишь мы с Тоби. Холмс, как всегда в таких случаях, не обращал внимание на окружение, как бы ни было оно интересно. Позволив себе замечать только названия улиц, по которым мы проезжали, он закурил трубку и откинулся на спинку сиденья, всецело погрузившись в размышления о деле, приведшем нас сюда.
Внезапно меня осенило, что и я должен был бы уделить ему внимание. Через несколько минут — если ничего не помешает мы с Холмсом окажемся лицом к лицу с доктором, на чью помощь я всецело рассчитывал. Какова будет реакция Холмса? Пойдет ли он нам навстречу? Признает ли, что находится в трудном положении? Будет ли ОН благодарен или разгневается, что кто-то позволил себе распорядиться его свободой? И как воспримет, что его одурачили, пользуясь его же собственными методами?
Но едва только эти мысли пришли мне в голову, я отбросил их. Я отнюдь не ждал его благодарности, и меня ничуть не удивило бы, если в этих обстоятельствах я не дождусь ее. Главное, что беспокоило меня, основная цель, к которой я стремился, — Холмса необходимо вылечить. Если удастся добиться успеха, то со всем остальным справиться будет уже нетрудно.
Экипаж подъехал к небольшому изящному домику на боковой улочке, неподалеку от основной магистрали. Занятый своими
Мы вылезли, и Холмс, коротко уточнив что-то у кучера, расплатился с ним.
— Он вполне мог нас обчистить, но взял по-божески, — придя в хорошее расположение духа, сказал он, когда кеб отъехал. G облегчением я прочел фамилию владельца дома на небольшой табличке у звонка, когда Холмс позвонил.
Через мгновение дверь открылась, и нас встретила хорошенькая горничная, которую, казалось, совсем не удивило присутствие столь странного пса в компании двух посетителей.
Шерлок Холмс представил нас и был встречен улыбкой, вслед за которой последовало приглашение на ломаном английском войти и располагаться.
Кивнув, мы проследовали за ней в маленький элегантный холл с полом белого мрамора. Домик напоминал изделие дрезденского фарфора. Узенькая лестница с черными перилами вела на галерею, полукруг которой возвышался у нас над головами.
— Прошу вас, вот сюда, — продолжая любезно улыбаться, горничная провела нас в заставленный мебелью кабинет. Дверь выходила прямо в холл. Когда мы расселись, она сказала, что может взять на себя заботы о Тоби и покормить его. Холмс с холодной вежливостью сразу же отказался, бросив на меня из-за плеча девушки многозначительный взгляд, словно желая сказать: «Чем могут накормить нашего драгоценного Тоби под этой крышей?» Но я возразил, что профессор никогда не позволил бы себе столь предосудительные действия.
— Ну что ж, может быть, вы и правы, — согласился он, одарив ледяной улыбкой девушку, которая ждала нашего решения. Я видел, что им снова стала овладевать усталость и он нуждается в очередной инъекции. Поблагодарив горничную, я вручил ей поводок Тоби.
— Ну, Ватсон, что вы обо всем этом скажете? — спросил Холмс, когда она удалилась.
— Пока ничего особенного, — признался я, ища спасения в безличности ответа. Доктор, чувствовал я, в ближайшем времени сам объяснит ситуацию, как он сочтет нужным.
— И все же все совершенно очевидно... очевидно, хотя тут чувствуется какая-то дьявольщина, — сказал он, меряя шагами комнату и останавливаясь у книжных полок, содержание которых, хотя и было большей частью на немецком, все же говорило о круге интересов врача.
Я уже был готов попросить Холмса объяснить смысл его замечания, когда дверь открылась и в комнату вошел невысокий бородатый сутулый человек. Я бы сказал, что ему было сорок с небольшим, хотя позже узнал, что он достиг тридцатипятилетнего возраста. За его легкой улыбкой крылась, насколько я видел, печаль, соединенная с глубокой мудростью. Самой выразительной деталью его лица были глаза — не особенно большие, но темные и глубоко посаженные, затененные нависающими густыми бровями, которые тем не менее не могли скрыть настойчивого взгляда. На нем был черный сюртук, из-под которого по жилету вилась золотая цепочка от часов.
— Доброе утро, герр Холмс, — с сильным акцентом, но на правильном английском обратился он к нему. — Я ждал рас и очень рад, что вы решили прибыть. И вы, доктор Ватсон,— обратился он ко мне с любезной улыбкой, протягивая руку, которую я коротко пожал, не в силах отвести взгляда от лица Холмса.
— Теперь вы можете избавиться от этой омерзительной бороды, сказал Холмс высоким голосом, знакомым мне по той мелодраматичной ночи, когда он ввалился в мою квартиру и которым говорил на следующий день, во время моего посещения Бейкер-стрит. — И будьте настолько любезны, откажитесь от этого акцента, свойственного, скорее, оперетке. Я предупреждаю, что вам лучше признаться, или же ваше положение заметно осложнится. Игра окончена, профессор Мориарти!