Пылай, огонь (Сборник)
Шрифт:
— Если «Континентальный экспресс» следует по расписанию со всеми предусмотренными остановками, профессор должен был тут покинуть его, — заключил Холмс, когда мы пересекали Канал.
Проведя ту же процедуру в Кале — с теми же результатами, — мы продолжили наш путь в Париж, куда прибыли в середине ночи. В этот час Северный вокзал был почти пуст, и нам не составило трудностей обнаружить след ванильного сахара, приведшего нас на платформу, откуда отходил венский экспресс.
Прочитав надпись на указателе, Холмс нахмурился.
— Чего
— Может быть, он сойдет где-то по пути, так как поезд делает много остановок, Я надеюсь, что Тоби еще не устал, — добавил я,
Холмс мрачно усмехнулся.
— Пусть даже он полон сил, но мы можем оказаться в гораздо более худшем положении, чем когда повернули не в ту сторону и погнались за бочкой с креозотом, — признал он. — Но я не теряю веры в ванильный сахар. Я проводил убедительные эксперименты... Если след заведет нас в тупик, Ватсон, читатели будут потешаться над нами, вместо того чтобы испытывать восхищение.
Я не стал говорить ему, что мне никогда не придет в голову писать отчет об этом деле.
— Вена займет место Норбери в перечне моих неудач, — засмеялся он, отправляясь посмотреть расписание и убедиться, что экспресс делает остановки там же, где и предыдущий.
— Если собака не сможет больше брать след, — размышлял Холмс,' когда в утренних сумерках мы пересекали Францию, — нам придется остановиться. Если же Тоби будет вести нас и дальше за собой, придется признать, что он не потерял следа. Поскольку запах не относится к числу обыденных — во всяком случае, за пределами жилых помещений, — нам придется также согласиться, что он идет все по тому же следу, который не выведет, я надеюсь, по пути на бочку с ванильным порошком.
Я сонно кивнул, стараясь разобрать слова в книге с желтой обложкой, которую купил в Париже, но сон скоро одолел меня.
Когда я проснулся, был уже полдень. Я лежал с ногами на сиденье, прикрытый теплым пальто Холмса. Мой спутник сидел напротив точно в такой же позе, как я оставил его, и, глядя в окно, курил трубку.
— Хорошо выспались? — заметив, что я проснулся, он с улыбкой повернулся ко мне.
Промолчав от боли в затекшей шее, я сказал, что отлично, и поблагодарил его за пальто. Затем я решил расспросить его о наших дальнейших действиях и о том, что ему удалось выяснить,
— Останавливались мы дважды, — сообщил он. — Один раз на швейцарской границе и один раз в Женеве, где стояли едва ли не час. Если верить Тоби, Мориарти не покидал поезда.
Уж я-то отлично знал, что Тоби в самом деле не ошибался, Встав, я зашел в туалет, помылся и побрился, после чего проследовал за Холмсом в вагон-ресторан. Наличие собаки доставляло нам определенные сложности, особенно при пересечении границ, но Холмс нашел выход из положения: вверив Тоби попечению проводника и снабдив его несколькими купюрами, которые он успел обменять в
Париже, попросил принести Тоби костей с кухни. Затем мы сели за ленч, и я с тревогой обратил внимание, что и без того неважный аппетит Холмса сошел почти на нет. Но я снова постарался воздержаться от комментариев, и день пошел своим чередом. Женеву сменил Берн, после которого мы увидели дома Цюриха. Ритуал прогулки по платформе повторялся на каждой остановке, и поскольку он неизменно приносил отрицательные результаты, мы с Холмсом, хмурясь и удивляясь, возвращались в свое купе. Холмс снова и снова логически оценивал положение дел, и я, должен отметить, не мог не признать его выводы вполне здравыми.
После Цюриха мы пересекли немецкую границу, за которой последовали Мюнхен и Зальцбург. Но по-прежнему ни на одной платформе не было и следа запаха ванильного сахара.
Весь остаток дня, вплоть до сумерек, я смотрел в окно, очарованный проплывающими видами, столь отличающимися от тех, к которым я привык дома, — маленькие очаровательные коттеджи, аккуратные наряды крестьян с их остроконечными колпаками, звуки йодлей. Погода была солнечная и обещала тепло. Я удивился, что при таком климате не тает снег на вершинах, попадавшихся нам по пути, и поделился соображениями с Холмсом.
— О, этого не миновать, — прищурился он из окна на высящиеся снежные пики. — А затем пойдут лавины.
Мысль о них не доставила удовольствия, но коль скоро они были упомянуты, оказалось невозможным не развить эту тему.
Если лавину может вызвать даже легкий звук, то насколько безопасен шум проносящегося поезда? Что, если его свистки и стук колес сорвут лавину и она погребет нас?
— Вы правы, Ватсон. Довольно зловещая перспектива.
Я посмотрел на своего спутника, который тушил восковую спичку. Не было необходимости осведомляться, каким образом он угадал мои мысли. Я легко мог проследить ход его размышлений.
— Да, взгляните вон туда. — Он проследил за моим взглядом, устремленным к вершинам. — Как смешны и незначительны наши действия по сравнению с этими творениями природы, не так ли? — меланхолично продолжил он. — Представьте себе, что в этом поезде может быть дюжина гениев, чьи мысли и озарения могут оказать человечеству неоценимую службу, но по мановению мизинца Создателя эти пики обрушат свой груз на нас — и где тогда окажется человечество, а, Ватсон? К чему все это приведет?
Его охватил один из тех приступов депрессии, которые я наблюдал у него и раньше. И я ничего не мог поделать.
— Не сомневаюсь, что появятся на свет другие гении, — пробормотал я.
— Ах, Ватсон, — покачивая головой, ответил он. — Добрый старый Ватсон. Вам не страшны никакие лавины мира!
Глянув на него, я увидел, что на глазах Холмса блестят сдерживаемые слезы.
— Простите меня. — Резко поднявшись, он снова потянулся за саквояжем. В данный момент я был ему даже благодарен. «Лекарство вернет ему бодрость духа, и пока я не доставил его к венскому врачу, — не без иронии подумал я, — у меня нет против него возражений».