Рабы Парижа
Шрифт:
Сабина, которая все отчетливо слышала, перевела дух. Скованная ужасом, дрожащая, посиневшими губами она повторяла: "преступление". Итак, в начале жизни ее отца лежало преступление!
Спустя некоторое время граф возобновил разговор.
— Однако, довольно, — произнес он, тяжело вздохнув, — упреки тут действительно ни к чему, успокойся, мой друг, я согласен покориться. Сегодня же барон Брюле получит отказ.
Для Кленшана это оказалось слишком. После пережитого ужаса такое скорое облегчение обессилило его. Он повалился на диван и затянул свои жалобы:
— Завтрак не в меру, душевное потрясение…
Граф, видя, что его друг улегся, позвонил и попросил принести ему одеколон. Услышав это, сбежалось человек пять слуг, а следом за ними и графиня.
Потребовалось немало времени, чтобы привести барона в чувство.
— Мне необходимо принять мое лекарство, — слабым голосом стонал тот, — проводи меня до кареты, Октав. Смотри же. не забудь свое обещание и вообще будь осторожен…
Наконец барон был водворен в свой экипаж, а Сабина все еще стояла там, где ее застало это страшное известие.
С того времени, как граф намеревался обломать свою трость о спину Маскаро, положение его стало достойным сожаления.
Забыв о боли в ноге, он провел ночь, шагая по своему кабинету, тщетно отыскивая выход из создавшегося положения. Он прекрасно понимал, что, однажды поддавшись шантажу, он ничем не может быть застрахован в будущем.
Тысячи проектов возникали в его мозгу, среди которых, кстати, был визит к префекту полиции.
А вдруг тот поможет ему разоблачить эту шайку мошенников, в сети которой он был так ловко пойман?
Но все это было не то. Как бы там ни было, скандала избежать не удавалось, и ударил бы он не только по нему…
Двадцать часов терзаний души, не привыкшей никому подчиняться! Странно ли, что после этой пытки он грубо встретил друга? Визит этого блаженного, хотя и не принес ему новых огорчений, ибо все, что ему поведал барон, он знал и раньше, но и облегчения тоже не дал.
Проводив— его, он зашагал по комнате, не заботясь и даже не замечая того, что в комнате, кроме него, находилась еще и жена.
Это хождение взад-вперед и явное невнимание к ней со стороны супруга до крайности раздражали графиню. К тому же последние слова чудака-барона возбудили в ней любопытство.
— Вас что-то тревожит, Октав? — спросила она, — неужели мнимые страдания Кленшана могли так разволновать вас?
Граф слишком хорошо знал свою жену, чтобы поверить ее заботливости. Улыбка, которая при этом вопросе появилась на ее губах, напоминала ему змею. Обычно в таких случаях он отделывался молчанием от ее назойливых вопросов. Но сегодня он был слишком потрясен, чтобы выдержать равнодушно еще и эту пытку.
— У меня нет сегодня ни малейшего желания разговаривать с вами, — холодно отозвался он.
— Господи, Боже мой! Какой тон, уж не захворали ли вы той же болезнью, что и ваш друг?!
— Послушайте…
— Удостоите ли вы, наконец, меня ответом, что с вами происходит?
Лицо графа онемело от злобы. Остановившись возле кресла графини, он, задыхаясь от сдерживаемого раздражения, произнес:
— А то, что ваша дочь не может выйти замуж за барона Фаверлея!
При столь неожиданном ответе сердце графини вздрогнуло от радости. Половина задачи, заданной Ортебизом, и притом самая трудная, разрешилась сама собой! Остальную половину она надеялась преодолеть сама и к тому же без особых усилий. Однако обнаружить свою радость графиня вовсе не сочла нужным.
— Вы шутите? Отказать Брюле? Где же вы найдете более блестящую партию?
— Пусть это вас не заботит. Ваша помощь здесь не потребуется!
При этом замечании, сорвавшемся с языка графа, графиня похолодела. Уж не маркиза ли Круазеноа имел он в виду? Но тогда он знает, что она дала слово устроить брак своей дочери с ним, а, значит, и знает — почему!
Но графиня не растерялась. Встречая опасность, она всегда предпочитала смотреть ей в глаза.
— О какой другой партии вы говорите? — храбро начала она, — хотела бы я посмотреть на того, кто собирается распоряжаться судьбой моего ребенка, не спросясь у меня!
— Я осмеливаюсь!
Графиня засмеялась. Этот смех переполнил чашу терпения Мюсидана. Лицо его перекосилось от злобы, он забылся окончательно:
— Что? Я уже не глава семьи, — орал он, — мне это надо доказывать вам, сударыня! Довольно и того, что я нахожусь во власти висельников, проникших в тайну моего преступления!…
Графиня шагнула к нему.
— Вы сказали "преступления", — бормотала она в полной уверенности, что граф сошел с ума.
— Да, мое преступление! Вас это удивляет? Ну, так узнайте же наконец, что убийство, совершенное мной в Бевронском лесу, в первые месяцы нашего несчастного брака, — преднамеренное! Теперь это открыто и может быть подтверждено неопровержимыми уликами!
Графиня протянула руки, как бы желая отогнать призрак.
— А, так вы испугались, я вам внушаю ужас и отвращение? А кто был причиной? Вы, сударыня! Двадцать три года я пытался забыть слова этого несчастного, за которые я его убил! Он сказал, что жена моя, на которую я молился, имеет любовника!
Графиня подняла-голову и гордо посмотрела на мужа.
— И то была истинная правда, которая легко подтверждалась, — устало добавил граф.
Она молча опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
— Бедный Монлуи, — продолжал граф, обращаясь скорее к себе, чем к ней, — он был любим! У него была скромная и любящая подруга, живущая своим трудом, сердце которой в тысячу раз благороднее и честнее гордой и надменной наследницы древней фамилии Совебургов, на которой я был женат!
— Октав!
— Она доказала это! Он хотел жениться на ней. После его смерти, оставшись беременной, потеряв доброе имя, она жила в маленьком местечке, а там не прощают такого… не потерялась, не пошла по кривой дорожке, а сосредоточила всю свою любовь на ребенке, с которым осталась. Я считал своей обязанностью помогать ей иногда деньгами… Так, мелкие крохи, но она смогла на эти крохи воспитать сына! Теперь этот ребенок взрослый и, учитывая то, что у него есть образование, будущность его обеспечена…