Рабы Парижа
Шрифт:
Адвокат старательно подливал масла в огонь, пылающий в душе оскорбленной девушки.
— Не смейте так говорить! — бросила она. — Чтобы Норберт изменил своему слову? Да он скорее позволит убить себя! Правда, он очень робкий, но какое вы имеете право подозревать его в подлости? Любовь ко мне поможет ему! Он добьется разрешения отца и мы поженимся!
— Нам с вами хорошо рассуждать на свободе, сидя в удобных креслах. А каково ему в тюрьме? Вы не забыли, что его там мучают не только морально, но и с применением физической силы? В таких условиях и твердые характеры не выдерживают.
— Предположим — но только предположим, месье Доман, — что вы правы, что Норберт меня бросит и женится на другой, а я останусь обесчещенной в глазах всей округи. И что же вы думаете, я это так и оставлю?
— Вам, мадемуазель, останется только…
— …Месть, господин Доман, месть — и целая жизнь, которую я целиком посвящу осуществлению этой мести!
Тон, которым говорила Диана, показал адвокату, что она действительно способна выполнить то, что сказано, и ему уже на самом деле стало страшновато.
— Когда-то и я думал так же, Но вот уже пять лет я не перестаю грозить кулаком его проклятому замку. И что же? Ему от этого не холодно и не жарко. А я так и не нашел против него в законах ни одного крючка, за который можно было бы зацепиться.
— Я поищу в другом месте, — мрачно проговорила мадемуазель де Совенбург.
— И это не выйдет. Сколько уже молодцов пошло на каторгу за то, что пытались убить его, а герцогу — хоть бы что!
Старый негодяй помолчал, как бы обдумывая слова, которые на самом деле были им заранее заготовлены, и шепотом продолжал:
— А, между тем, какое множество людей избавила бы от горя и слез смерть такого вредного человека!
Диана притихла и побледнела. То, что говорил адвокат, слишком точно совпадало с преступными мыслями, поселившимися в ее душе.
— Но все это — пустые разговоры, — продолжал месье Доман. — Герцог переживет не только меня, но и вас. Затем мирно скончается у себя в замке, а вся округа будет с почтением провожать его на кладбище.
В руке негодяя появился маленький флакончик темного стекла.
— Герцог де Шандос похоронит нас всех. — ворчал он, осторожно открывая флакон. — Если…
— Если что?
— …Если кто-нибудь не похоронит его раньше.
— Но как?
— Одной капли этого вещества вполне достаточно.
Несколько минут они молча глядели в глаза друг другу. И каждому казалось, что он слышит, как тяжело и беспокойно стучит сердце другого.
— Это ужасно, — прошептала Диана.
— Вещество не причиняет страданий. Несколько секунд — и все. Достаточно одной капли в кофе или другую еду. Ни вкус, ни запах, ни цвет пищи при этом не меняется, — сказал адвокат, тщательно закрывая флакон с ядом.
— А если его обнаружат врачи?
— В Париже — может быть, но здесь, в деревне, знающих докторов нет. Не волнуйтесь: во всей Франции только два-три врача смогли бы отличить действие этого яда от последствий апоплексического удара.
После этих объяснений мадемуазель де Совенбург придвинула свое кресло поближе к месье Доману.
Оба понизили голос до едва слышного шепота.
— Значит, не откроют?
— Нет. Это — очень большая редкость.
— Но у вас же есть! Почему не может быть у других?
— Исключительный случай. Я оказал очень важную услугу одному ученому.
— Он вас не…
— Нет. Он давно умер.
— Давно?
— Лет десять назад.
— Вы не опасаетесь…
— Ослабления действия?
— Да.
— Нет.
— Откуда вы знаете?
— Недавно пробовал.
— Вы кого-то…
— Что вы! Я человек мирный и благонамеренный.
— Тогда как же…
— Тут бегала бешеная собака и пыталась всех кусать. Я бросил ей кусок мяса.
— С начинкой?
— Конечно.
— И?…
— Я же сказал: несколько секунд.
— Боже мой!
— Вы можете предложить что-нибудь другое? А если нет, то почему же вы…
Диана вдруг вскочила и ладонью зажала адвокату рот.
За дверью послышались чьи-то торопливые шаги.
Мадемуазель де Совенбург выхватила из рук месье Домана флакон, быстрым движением спрятала его у себя на груди — и упала в кресло.
На все это ей потребовалось одно мгновение.
В дверь постучали.
В кабинет адвоката вбежал Норберт.
Диана и Доман ахнули в один голос: вид юноши был страшен. Одежда разорвана и испачкана кровью, глаза блуждают, на лице рана…
"Уж не совершил ли он какое-то преступление? — подумал Доман. — Это, пожалуй, было бы очень кстати!"
— Вы ранены, господин маркиз? — спросил он, боязливо приближаясь к разгоряченному гостю.
— Да.
— Кто же это сделал?
— Отец.
— Опять герцог? — воскликнула девушка.
— Он! Всегда и везде — он!
— Чем был нанесен удар? — осведомился адвокат.
— Палкой!
— Позвольте, я осмотрю вашу рану, — сказала девушка и, с трепетом прикоснувшись к голове Норберта, повернула ее так, чтобы лампа как следует осветила рассеченную щеку.
— Господи Иисусе! Какая ужасная рана! И волосы запеклись в крови… Доман, дайте скорее воды и чистое полотенце, да пошлите за доктором!
Норберт осторожно отстранил ее руки.
— Оставьте, Диана, — решительно произнес он. — Этими пустяками мы займемся потом. Сейчас — некогда. Меня чуть не убил отец!