Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
— Вот так штука... Куда же он делся? Наши все собрались, а его нет... А вы как живете?
— По-прежнему...
— Владислав говорил, что вы много читаете и любите передовую литературу.
— Люблю, но где взять?
— А что бы вы хотели? Мне можно говорить откровенно.
Сергей немного подумал и сразу огорошил:
— Я бы хотел почитать про Степана Халтурина.
— Ого! Неплохо для начала, — одобрительно усмехнулся студент. — Нет, про Халтурина пока предложить не могу. Но может быть, со временем
— Да, Сергей.
— Вы приходите, Сергей, завтра днем, можно с товарищами, к университету. Будет большая демонстрация в память студента Симонова, замученного в тюрьме. Придете?
— Постараюсь.
— Вот и отлично! Может, я что-нибудь для вас приготовлю.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
К демонстрантам Сергей с друзьями присоединился в тот момент, когда шествие остановили полицейские и казаки. Студентам пришлось отступить...
Вернулись домой проходными дворами.
В виде протеста за разгон демонстрации друзья сговорились восьмого ноября объявить «негласную забастовку» — не писать письменную работу по закону божьему.
Их призвали отвечать устно. Но они решительно отказались, сказав, что не готовы. Об этом инциденте тут же было доложено начальству.
Но Костриков, Асеев и Яковлев, презрев опасность, отправились в театр, где давался благотворительный концерт в пользу студентов. Знали, что там должны были исполняться революционные стихи и песни.
Они благополучно пробрались на галерку, но в антракте спустились вниз и наткнулись прямо на инспектора Широкова. Тот был с дамой. Ответив на приветствие ребят, он прошел мимо, не выразив недовольства, но, увидев в буфетной надзирателя Маркова, отвел его в сторону:
— Как попали сюда эти смутьяны Асеев, Костриков и Яковлев?
— Они наказаны. Им не было разрешено...
— Немедленно отправить домой!
— Слушаюсь. Будет исполнено, — прошептал угодливо надзиратель и бросился на галерку.
Друзья, не досмотрев концерта, ругая Широкова, вернулись домой...
Утром, только все трое разделись в шинельной, их провели к инспектору.
— Мальчишки! Смутьяны! Обманщики! — закричал Широков. — Позорите училище, показываете дурной пример. В карцер! Немедленно в карцер!
Друзей отвели в подвал и заперли в каменном каземате с крохотным решетчатым окном. Распространился слух, что готовится приказ об исключении их из училища. Ребята заволновались, собрались в коридоре, побежали на второй этаж, но ни директора, ни инспектора не оказалось.
Кто-то подал мысль идти к директору на квартиру. И вот все, и старшие и младшие, высыпали на улицу, шумной толпой двинулись к розовому особняку.
— Затянем «Марсельезу», господа!
—
— Правильно! Запевайте! — И все дружно затянули заупокойную.
Директор забился в дальнюю комнату. А когда «бунтовщики» разошлись, отправился к городскому начальству...
В обед в карцер принесли кувшин с водой и по куску черного хлеба. Окованная железом дверь захлопнулась.
— Да, дела, — вздохнул Яковлев, — ежели вышвырнут из училища, придется плохо. Без аттестата никуда не возьмут.
— Ничего, с голоду не умрем, — усмехнулся Асеев. — Где-нибудь пристроимся.
Сергей ходил по камере, думал. Ему вдруг представилось, что их исключили и он, среди зимы, вернулся в родной город.
«Нет, к черту! Если выгонят, в Уржум не поеду. Бабушка умрет со стыда. А сестры? А Юлия Константиновна?.. А Вера? Нет, надо как-то улаживать дело...»
Когда стемнело, в окно кто-то бросил записку. Развернули, прочли шепотом:
«Не унывайте, хлопцы. Мы — за вас! Всем училищем ходили к директору. Возле дома пропели «Вечную память». Исключения не допустим...»
Друзья, взглянув друг на друга, заулыбались. Как-то вдруг отлегло от сердца.
На другой день в карцер явился надзиратель Марков, маленький, подслеповатый, в вылинявшем мундиришке.
— Собирайтесь! Пойдете к директору!
— А что, нас собираются исключать? — спросил Яковлев.
— Не знаю-с... Заварили вы кашу, господа, сам полицмейстер приехал.
Проштрафившихся привели в зал, набитый учениками, поставили перед зеленым столом, где сидели директор Грузов, полицмейстер, попечитель, священник и учителя.
В зале, пока назидательно говорили священник и полицмейстер, царила тревожная тишина. Каждую минуту можно было ждать взрыва негодования. Это чувствовало и начальство. Директор, пошептавшись с полицмейстером, поднялся:
— Господа, во вверенном мне училище произошел весьма неприятный, позорящий нас случай. Да-с. Но, полагаю, что эта выходка случайная. Будем ее считать легкомыслием и мальчишеством. На первый раз простим. Асеев, Костриков и Яковлев исключены не будут. Все, господа, идите заниматься...
Наступил 1904 год. Сергей надеялся, что этот год будет счастливым: он должен был закончить училище. Но новый год начался для него драматически. Его вызвал директор, степенный, тучный господин в новом мундире, и, играя пенсне, объявил:
— Я пригласил вас, чтобы предуведомить о весьма огорчившем меня письме. Уржумские благотворители ответили отказом впредь платить за ваше обучение и высылать стипендию.
— Как? Почему? — недоумевая, спросил Сергей.