Ради тебя одной
Шрифт:
Ничего не смогли сделать менты с упорным Витьком, и тот уехал на какую-то комсомольскую стройку сроком на пять с половиной лет. Уезжал он вполне счастливый: понимал стоимость оказанной другу услуги и, похоже, впервые в жизни по-настоящему гордился собой. Глинский испытывал совсем другие чувства, часто жалея о том, что все-таки поддался слабости.
Уже на свободе еще раз встретил Лену. Точнее, она сама его нашла.
– Зря ты это сделал, – с легким презрением сказала она.
Глинский не переспрашивал. Он отлично понимал, о чем идет речь.
– Я бы тебя все равно освободила. Всех бы на ноги подняла.
«Это точно», – подумал тогда Глинский. Он уже был в курсе, что ее характер почувствовали все, от бати-полковника до капитана Гвоздева. Даже пострадавший летеха написал бумаженцию, в которой отказывался от всяческих претензий.
– А ты другом прикрылся! Эх, ты!
Так и не сказал ей ничего Николай. Окольными путями узнал только, что второй курс она будет проходить в Москве, перевелась из Свердловска, что-то ее там не устроило. Николай тоже поменял планы и поехал покорять столицу. Он не терял надежды изменить Ленино мнение о себе. На это ушло всего восемь лет: четыре в столице и столько же – на Урале. Сущая малость по сравнению с достигнутым.
Глинский вздохнул. Вадька – вот сегодня его единственное достижение. А Лена – в могиле. Даже памятник ей заказывал не Николай, а Кузьма: у Глинского просто не было сил этим заниматься.
Ну ладно. Надо собираться. Он открыл окно, заледеневшее от замерзшего пара, и крикнул прямо в «дымовую завесу»:
– Кузьма, Вадька, вылезайте! Ехать пора!
– Сейчас, пап! – раздалось снизу. – Еще минутку!
За два с небольшим часа они с комфортом доедут до дома – Вадька согласился наконец прокатиться на большом «Мерседесе». На «Запорожце» этот же путь они с Леной преодолевали почти за полдня. Но он согласился бы и пешком сюда ходить, только бы она шла рядом. Он вдруг снова, в который уже раз, и опять до самых глубин, прочувствовал, что Лену больше не увидит никогда. Ни-ког-да.
21. Береславский, Прохоров
Москва
Ефим проснулся от холода, поежился, попытался натянуть на себя одеяло. Не тут-то было! Укрытая до подбородка «племянница», даже не просыпаясь, сильными руками потянула одеяло на себя.
«О господи! – чуть не застонал Береславский, вспомнив вчерашний добрый вечерок. – Что же тут творилось!»
По приезде все четверо, пока не стемнело, пошли погулять в лес, благо он начинался сразу за калиткой. А что – торопиться некуда, вся ночь впереди. Они же не маньяки какие-нибудь! В лесу красота неописуемая: ели в инее, даже белку настоящую видели.
Вернулись в дом – стол накрыт: картошечка парящая с укропчиком, огурчики соленые, котлеты домашние. Прислуга постаралась и исчезла до утра. После первой – с мороза! – рюмки Береславский почувствовал, как спадает напряжение, не отпускавшее его с начала событий. И так захотелось ему развеяться, что выпил Ефим гораздо больше, чем мог.
Поэтому помнил действительно не все, обрывками. В теннис играли, в бильярд. В «бутылочку» – вспомнили детство золотое. В сауну ходили – уже по-взрослому, потом снова бильярд. Потом стреляли из пневматического пистолета. Шариками по бутылке. Нет, это было до сауны. Потом, уже ночью, на лошади катались, которую месяц назад подарил Вовану его приятель.
Ефима подсаживали сразу обе «племянницы», и то он умудрился свалиться в сугроб. К счастью, умная и интеллигентная лошадь, понимая, что за джигит на нее лезет, так и не тронулась с места. И все время пили, пили, пили…
– Бр-р-р! – помотал головой Береславский. Нет, вроде предметы уже не расплываются. И что важно – мир вокруг него перестал отвратительно вращаться.
Давненько он не испытывал столь выворачивающих душу – и не только душу! – минут. Правда, и удовольствий тоже было немало: он с одобрением посмотрел на симпатичное и свежее – даже после вчерашнего активного отдыха – лицо «племянницы». Вторая была где-то на втором этаже, с Вованом. Кстати, сколько их было? Неужто только две? Всю вторую половину вечеринки Ефим, под радостное ржание дружка, пытался сосчитать девчонок. Результаты предательски не сходились: то две, то три. А один раз – даже четыре.
– Ох, беда… – тихонько простонал Ефим, почувствовав внизу живота симптомы, отравившие ему завершение праздника. Он оделся и поплелся в огромную ванную.
Там уже принимал водную процедуру «жаворонок» Вован. Этому все было нипочем. Такого бугая не мог сломать ни бизнес, ни кризис, ни отдых, даже самый веселый. Стоя за занавеской в огромном сложном агрегате, объединившем джакузи и душевую кабину, и, как всегда, жизнерадостный, банкир с удовольствием вспоминал вчерашние подвиги Ефима.
– Заткнись, пожалуйста, – мягко попросил его Береславский, склоняясь над раковиной.
Вован заржал:
– Да ты просто не допил! Пойди на кухню, налей пятьдесят грамм – и как рукой снимет!
Ефим с ужасом представил, как льет в горло эту вонючую и горькую гадость. Ни за что! Он действительно ушел на кухню и выпил, наверное, с пол-литра вкуснейшего морса, приготовление которого Вован никому не доверял: варил сам, лично. Потом встал под душ в освободившейся ванне. Тугие струи холодной воды сильно подпортили ему настроение – хотя до этого казалось, что хуже уже не бывает. Зато перестало тошнить.
«Все, пора завязывать», – решил Ефим. Ему было стыдно перед Натальей, и он дал себе слово, что больше – никогда. Он понимал, конечно, что это слово не первое и, скорее всего, не последнее. Но сию секунду был искренен в своих благородных намерениях.
На кухне Вован, опять-таки по собственному рецепту, заваривал чай.
– Классный был вечерок! – никак не мог успокоиться он.
– Да уж, – тихо соглашался Ефим.
– Но, блин, как ты Дозора напугал! И меня тоже. Я уж думал – хана.
– Я? – изумился Береславский. – Напугал Дозора?
– А кто же! Я, что ли? – хохотнул Вован. – Скажи еще, что не помнишь.
– Нет, помню. – Ефиму не хотелось выглядеть совсем уж запойным. – Только не все.
– Дозор тебя облаял, помнишь?
– Вроде да.
– А ты на него заорал: «Заткнись, гад волосатый!» Он чуть цепь не перегрыз! Брехал как бешеный. Кстати, ты его тоже облаял.
– Матом? – схватился за лысую голову Ефим. – При девчонках?
– Каким матом? Натурально облаял. Обгавкал! Встал на четвереньки и обгавкал. А потом сказал, что возьмешь его голыми руками.