Радуга Над Теокалли
Шрифт:
— Пойми, что-то тревожит мое сердце… Я должен идти к ней!
Уичаа вздохнула:
— Я догадывыалась, что не смогу тебя переубедить. Что ж, тогда ты должен, сохранив свое лицо помочь ей, — мать предупреждающе подняла руку, увидев мгновенную радость в глазах сына. Она ловко достала из складок одежды маленький мешочек и ответила на его немой вопрос:
— Возьми, это яд. Он действует мгновенно. Я взяла его в чертогах бога Чаку, твоя жена сможет отправиться к нему быстрее. Она не успеет даже испугаться, когда будет лететь со скалы… Только этим ты сможешь ей помочь. Не отталкивай мою помощь, это то, что ей будет нужнее всего!
— Как ты не поймешь! Я не могу смириться с тем, что Иш-Чель умрет, а не с тем, как это произойдет! Ты предлагаешь мне дать ей яд?! О, боги!.. Я хочу дать ей жизнь, жизнь, понимаешь!?
Кинич-Ахава сорвался на крик, а Уичаа обиженно поджала губы и быстро спрятала яд в складки своей одежды. Потом она горестно покачала головой и изобразила на лице смирение:
— Хорошо. Поступай, как знаешь. Я помогу тебе попасть в подземные помещения, где сейчас находится Иш-Чель. Сам ты не найдешь. Пойдем, раз таково твое желание. Но я, как мать, не могу допустить, чтобы мой сын потерял свое лицо…
С гордо поднятой головой, Уичаа быстрыми шагами пересекла комнату и вышла в коридор, где стояла ее охрана. Легким взмахом руки, она отпустила своих людей, подождала правителя и направилась в сторону своих покоев.
Сын и мать пересекали анфилады комнат огромного дворца. На пути им попадались совершенно пустые комнаты, и правитель не мог вспомнить предназначение этих богато украшенных и расписанных помещений. Ближе к выходу стали появляться рабы и прислужники. Многие спали, подстелив себе циновку или укутавшись в пестрые одеяла, но большинство все еще находилось в трансе. Шепча и подпевая гимны, люди с потухшими глазами бесцельно бродили по дворцу, ничего вокруг не замечая.
Религиозные фанатики расположились во дворе дворца и настолько громко пели, что их голоса, получив отражение в пустых комнатах, только усиливали внутренний шум. Повсюду горели смоляные факелы, они освещали дорогу, которая изменилась, как-то резко и неожиданно. Уичаа свернула влево и открыла небольшую дверь в стене, прикрытую расшитым покрывалом. Дальше шли крутые ступени, вырубленные прямо в скале, на которой стоял дворец правителя Коацаока. По-прежнему на стене висели факелы и ярко освещали путь. Спуск закончился неожиданно за очередным поворотом узкой лестницы. Правители оказались в широком коридоре, который так же был вырублен в скале; вдоль одной из стен тихо в желобке журчал ручеек, очевидно, когда-то это было подземным руслом, а люди только закончили обработку стен. Дорога уходила под крутой уклон и постоянно извивалась.
Уичаа из складок одежды достала пластинку и, пошарив по стене правой рукой, вставила ее и надавила. Пластина привела в движение невидимые механизмы. Большая плита бесшумно отодвинулась, и они очутились внутри теокалли бога Чаку. Кинич-Ахава понял это по заунывному пению гимнов. Уичаа шла теперь медленнее, постоянно осторожно выглядывая, подходя к поворотам. Комнату, где находилась Иш-Чель, нашли быстро. Странно, но рядом не было охраны.
В комнату он вошел сам, не заметив, куда исчезла мать. Жена сидела и тупо смотрела в стену. Создавалось впечатление, что женщина спит, или думает, но, зная умение Иш-Чель уходить в потусторонний мир, можно было предположить, что она в настоящий момент общается с Духами.
— Иш-Чель, дорогая… — тихо позвал Кинич-Ахава, боясь, что она находится в трансе и может неадекватно отреагировать на его присутствие. Но жена, едва услышав его голос, подскочила и радостно кинулась ему на шею. Глаза Иш-Чель были чисты от какого-либо дурмана и сияли счастьем:
— Я верила, я знала, что ты придешь! Ты почувствовал, что нужен мне! Кинич-Ахава, забери меня отсюда! Я так напугана, что до самой смерти не забуду этот ужас! — Иш-Чель доверчиво льнула к нему и с надеждой заглядывала в глаза, ища защиты.
— Что же ты молчишь?! Почему мы не уходим?!
— Иш-Чель, я не знаю, что тебе сказать…
— Значит, ты не пришел меня забрать?! Тогда зачем ты пришел? — Иш-Чель сорвалась на крик и вырвалась из его рук.
— Тише! Нас могут услышать! — внезапный страх мужа разозлил Иш-Чель.
— Да? А мне все равно, ведь я живу последние часы! — Иш-Чель почувствовала, как ее начинает трясти от негодования. Но она понимала, что помощь может быть получена только от Кинич-Ахава, и ей нельзя с ним ссориться, а нужно срочно встряхнуть его и перетянуть на свою сторону. Разбить его спокойствие, заставить думать только о ее спасении. Нельзя срываться на крик — это может только оттолкнуть. Любым путем нужно убедить его применить все свое влияние и отменить жертвоприношение. Поэтому она изменила тактику. Выражение лица стало грустным, ясные глаза утонули в слезах, она мягко прильнула к мужу, всем своим видом показывая беспомощность и надежду только на него.
— Я не могу поверить, что ты позволишь им сделать это со мною.
— Иш-Чель. я пытаюсь найти выход, — Кинич-Ахава был настолько углублен в свои мысли, что даже не заметил перемены в поведении жены. Он бережно полу обнял ее, но Иш-Чель вновь не сдержалась:
— Что же ты тогда стоишь?! Иди, предлагай им обмен, выкуп!
— О, боги! Как ты не можешь понять! Ты вытянула жребий! Именно ты, а не моя мать, или другие женщины нашего дома! Это воля богов!
— Нет. Кинич-Ахава! Мне его навязали! Почему ты позволил жрецу протянуть жребий мне первой?! Ведь твоя мать обладает большим влиянием, чем я!
— Ты моя жена, поэтому с тебя и начали.
— Ты прекрасно знаешь, что совершил ошибку! Прикажи заново перетянуть жребий в нашей семье!
— Как ты можешь! Это жестоко желать смерти близким! И потом, слова бога ты забыла?!
— А принести в жертву молодую женщину не жестоко?! Ведь это я умру, я!.. У тебя в руках власть, ты все можешь, жрецы обязаны тебя послушать!
— Это невозможно, за жрецами стоит мой народ, я должен проявить твердость. Мой народ ждет от меня этой жертвы.
— "Мой народ", ты повторяешь чужие слова!
— Иш-Чель, я сделал то, что не делал ни один правитель! Я пришел к тебе, а ты…
— Что ты ожидал увидеть? — Иш-Чель поняла, что они с мужем говорят на разных языках, и ей никак не удается уговорить ей помочь, — Я пока еще жива, сделай же что-нибудь, Кинич-Ахава! Потом будет поздно!
Но муж опустил голову и отошел от нее.
— Как ты можешь?.. — донесся ее тихий шепот, он оглянулся и встретил взгляд огромных глаз. Иш-Чель подошла к нему. Ощущение, что глаза, как бездонные озера разлились и утопили его в волнах страха; выплескивающих через край, усилилось.