Радуга Над Теокалли
Шрифт:
Кинич-Ахава метался в своих покоях. Происходящее было настолько неправдоподобным, что походило скорее на страшный сон. Но факт отсутствия рядом Иш-Чель говорил, что вечерние события были, и они вышли из-под его контроля. Теперь же он должен срочно что-то предпринять. Чем быстрее, тем лучше. Но что?
Ритуал избрания, жребий показались, ему странными. Поведение его народа говорило о враждебности. Демонстрация силы братом заставляла беспокоиться о сохранении за собою власти халач-виника. Весь клубок событий указывал на хорошо продуманную интригу, которую плели давно, а он только сейчас увидел ее маленький кончик…
Принеся в жертву Иш-Чель, интриганы наносили удар и лично ему, и его правлению, так как с завтрашнего дня он не мог рассчитывать на поддержку со стороны Майяпана. Фактически он становился врагом рода Кокомо. Это были внешние проблемы, по долгу своего положения, он обязан был постепенно разобраться. На главное место, естественно, он ставил Иш-Чель.
Она занимала его мысли, она заставляла его страдать и думать о совершенно невозможных планах освобождения. Он находился на грани нервного срыва. Отступиться от любимой женщины он не мог, но и не мог предложить взять кого-нибудь взамен. Две, пять, десять рабынь не могли удовлетворить кровожадность жрецов и фанатиков. Им нужна была такая жертва, которая бы показала всем, насколько он дорожит своей властью, своим правом на управление Коацаоком, верой своего народа.
Кинич-Ахава чувствовал, что разрывается на части. Он любил Иш-Чель, и, наверное, слишком был счастлив, а боги позавидовали. На ум не приходило ни одного дельного плана по спасению жены. Он не мог напасть на теокалли и выкрасть ее — за нею следили охрана и служители. А толпа религиозных горожан, готовых ради общего счастья бдеть всю ночь на площади и петь гимны… Тут ему вдруг стало стыдно, он поставил себя на место одного из горожан, на чью дочь упал божественный выбор — мужчина и его семья были счастливы, горды тем, что смогли внести свою лепту в спасение от голода тысячи жизней своих родных.
"Возможно, я проявляю малодушие?" — подумал он, — "Ведь это выбор бога, это честный жребий… Скорее всего — это плата за власть!" — А возможно за его некомпетентность… молодость… неуверенность… Иш-Чель — дорога ему, но завтра он потеряет ее навсегда. Именно с этим он не мог согласиться, против этого бунтовал и был готов совершить любой безумный поступок.
В его покои бесшумно вошла мать. Ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, в каком он состоянии. С одной стороны Уичаа была удовлетворена — она пожинала плоды, но состояние сына ее испугало. Необходимо было принимать меры, иначе все планы могли потерпеть крах.
"Неужели мой сын, взрослый мужчина, так увлечен этой рыжей?!" — Уичаа удивленно и презрительно скривила губы, но вслух произнесла:
— Сын мой, ты должен смириться, поискать в своем сердце радость… Твои подданные не поймут тебя, ахав! Для бога нельзя ничего жалеть! — Сын посмотрел матери в глаза и почувствовал, что поддержки не получит.
— Твой народ будет тебя уважать, усмири гордыню, отдай женщину с радостью, об этом просит бог Чаку!
— Пусть он просит, что угодно, но не ее!
— В тяжелые минуты мы должны жертвовать нашим богам именно самое дорогое! Твой отец бы так никогда не сказал! Как ты можешь управлять народом, если ничем не желаешь жертвовать? Правление не только права, доходы, почет, но и еще большая жертвенность, сын. Очень жаль, что ты к этому не был готов. Именно сейчас, ты должен доказать всем, что у тебя твердая рука и ради города ты способен на все!
— Ценой жизни любимой женщины?
— Она из семьи Кокомо, а многие не приветствуют тесных связей с ними… Не нужно. Ты прекрасно понимаешь, что не доказав своему народу любви и преданности, ты не сможешь подчинить своей воле город. Люди просто отвернутся от тебя! А, показав свое смирение перед богами, ты привлечешь на свою сторону многих и многих!
— Политика… Ты говоришь мне то, что я знаю сам!
— Тогда не сиди здесь, а иди на площадь и присоединись к народу! Покажи свою радость и надежду, уверенность в правильности выбора, что ты рядом с народом!
— Нет. На закате я уже выполнил свои обязанности халач-виника. Теперь я должен выполнить обязанности мужа.
— И снова ты заблуждаешься — она не жена тебе больше, она невеста бога Чаку. Ее сейчас готовят к утренней церемонии и охраняют. Просто, если ты надумал ее посетить, то тебе это никто не позволит.
— Разве я не халач-виник?
— Даже правитель не имеет права переступать через закон и обычаи. Женщина принадлежит богу и находится в его владениях! Ты не имеешь права! Этим ты только отвернешь от себя жрецов, а они тебе сейчас нужны больше, чем народ!
— После того, как жрецы нарушили священные узы моего брака, я имею право нарушить их законы!
— Какое рвение! И какое безумство! — презрительно передернула плечами Уичаа, пытаясь скрыть беспокойство, что ситуация выходит из-под ее контроля.
— Ты против меня и моей жены! Я — халач-виник, никто не посмеет помешать забрать жену!
— Я пришла тебе помочь. Если ты это сделаешь, то лишишься власти. А мне не может
быть безразлично ни твое поведение, ни кому достанется Коацаок и власть в нем! Ты — мой единственный сын! Видно горе затмило твой разум… Достаточно одного необдуманного шага и те, кого воодушевил твой поступок, отойдут от тебя вместе с той беднотой, которой все равно, кто будет их кормить, стоит тебе нарушить закон!
— Хорошо, кто может мне помешать навестить Иш-Чель?
— Ты опять за свое! Она уже не твоя жена, она сейчас молится со всеми в храме! Она прекрасно знает законы и порядки, она сама не раз совершала жертвоприношения, сама умеет говорить с духами! Ты не должен ей мешать! — Кинич-Ахава опустил голову, тяжело вздохнул и произнес с отчаянием:
— Я… я просто не могу не знать, как она там… Я должен ее поддержать и успокоить!
— Нет, твой приход, во-первых, невозможен, во-вторых, ты сделаешь еще хуже, потому что она сейчас уже в мыслях с богом Чаку, нельзя ее отрывать от молитв!