Радуга Над Теокалли
Шрифт:
— Посмотри на их ноги, это даже не пилли. Это явно предводители военных отрядов! А значит, в Анауаке уже готовятся к войне. Они здесь для того, чтобы рассмотреть городские укрепления! — Кинич-Ахава не сдержался и рассерженно
стукнул кулаком стену.
— Значит война?
— Ацтеки не дадут нам уйти с миром, как на это надеются некоторые. Идем! — Халач-виник и его жена быстрыми шагами направились к залу приемов, где у входа столкнулись с Уичаа, одетой, как и подобало жене правителя.
— Я считаю, что мне нужно так же присутствовать при приеме послов, дорогой, еще одни глаза, еще одни уши… — ответила она на его немой вопрос, заметив, как недовольно сдвинулись брови на переносице сына. Кинич-Ахава вынужденно кивнул, понимая, что спор бесполезен, а послы уже в зале.
Стоя за спиной мужа, Иш-Чель внимательно рассматривала гостей теперь с близкого расстояния. Больше всего ее поразило сосредоточенное выражение их лиц. На них совершенно не читалась хитрость и ловкость, свойственная дипломатам. Это были лица с грубой обветренной кожей, а многочисленные шрамы подтверждали подозрения женщины — перед ними были не дипломаты. Ища подтверждения своей догадке, Иш-Чель оглянулась и встретилась взглядом с Уичаа, та незаметно кивнула, тоже заметив мельчайшие детали в облике послов. Ей было известено правило ношения одежд у ацтеков — когда твои ноги покроются бесчисленными шрамами от битв, в которых ты участвовал, только тогда ты будешь иметь право прикрыть их от ночной прохлады полами длинного плаща. На гостях были короткие пестрые плащи. Столь явное откровение говорило только о решении ацтеков захватить город.
— Вам давалось двадцать дней на раздумье, и мы пришли за ответом. Мы печалимся вместе с Вами и желаем, чтобы болезнь отступила от халач-виника Копана. Нам очень жаль, мы, как и Вы, надеемся на его скорейшее выздоровление… Но времени было достаточно. Мы ждем Вашего решения, — говоривший не превышал голоса, но всем видом показывал, что его не обвести вокруг пальца рассказами о болезни правителя города.
Он оглянулся, и что-то сказал на своем языке сидевшему за ним послу. Это был тот самый мужчина, который привлек внимание Иш-Чель, когда она из потайного окошка рассматривал гостей. Тогда она видела его профиль, сейчас он сидел напротив нее. Впечатление о нем, как о воине, оставалось прежним, даже усиливалось. Крупные черты лица были несколько резкими, искривленными парой рваных шрамов на лбу и подбородке, совершенно не смягчавшиеся большими глазами, слегка прикрытыми во время разговора тяжелыми веками, которые, тем не менее, не скрывали, а подчеркивали внимательный и острый взгляд. Крупный нос нависал над губами, которые могли бы понравиться своей формой женщине, по обычаю ацтеков нижняя губа была проколота, и из нее выглядывала золотая голова ягуара. Крепкий, надменно вздернутый подбородок, высокие скулы. Длинные волосы были завязаны в пучок на макушке и спадали на широкие плечи, прикрывая дорогие ожерелья, жестко, как показалось Иш-Чель, и коварно поблескивающие в свете факелов. Сидевшие с ним рядом мужчины также отличались крепким сложением и обилием шрамов, а богатые украшения и невозмутимый вид только подчеркивали — ацтеки пришли воевать.
— Мы готовы выплатить вам выкуп, — прервал исследования Иш-Чель голос мужа. Кинич-Ахава решил, что нужно оттягивать время.
— Халач-виник уже собрал то, что нам нужно? — немного медленно, с акцентом произнес мужчина, которого лучше всех рассмотрела Иш-Чель. Голос у него был густой и сильный, в нем слышались жесткие нотки. Они выдавали в говорившем человека, привыкшего командовать. Он встал. Весь вид его демонстрировал мощь захватчиков. Даже без оружия, с гордо вскинутой головой, он полностью олицетворял военную мощь Анауака. Присутствующие поняли, что это была вызывающая демонстрация силы и напористости, заставляющая осаждаемых задуматься над своей судьбой, и снова повторить:
"Ацтеки пришли воевать!"
— Да, мои граждане собрали требуемый выкуп.
— Вы доставите его к воротам города, — легкий кивок головой, еще раз, указывающий — кто теперь хозяин положения, и послы направились к выходу, в сопровождении охраны Кинич-Ахава. Только, когда затихли шаги незваных гостей в коридорах дворца, присутствующие оживленно стали обсуждать происшедшее. Никто не мог понять, почему халач-виник, так настаивающий на войне, вдруг, безропотно решил откупиться.
— Мы просчитали золото, зерно, которое принесли наши граждане и то, что в нашей сокровищнице. Всего достаточно, мы можем откупиться от ацтеков и прожить в мире некоторое время, пока не прибудут воины Кокомо, — пояснил всем свое решение Кинич-Ахава, когда возбуждение слегка улеглось.
— Напоминаю всем, кто еще не понял — ацтеки пришли воевать! А нам нужно время!
— Скажи нам, халач-виник, ты решил оплатить выкуп из своей казны. Похвально! Но сколько в ней осталось? — перекрывая благодарные фразы, летящие со всех сторон, с улыбкой, поднялся со своего места Халаке-Ахава. Гнетущая тишина и испуганные взгляды резко изменили настроение собравшихся. — Это я тебя спрашиваю, я — Халаке-Ахава! Так сколько ты оставил в своей казне?! Этот вопрос интересен всем. Если ты от радости не потерял память, то должен помнить, что урожая в этом году фактически не будет, а кормить неимущих граждан твоя прямая обязанность. Ты — правитель, ты и корми. Так есть у тебя, или у твоей молодой жены, а может быть у почтенного Копана, чем расплатиться за продукты?.. Да, а халач-виником тебя разве выбрали? Что-то не припомню…
— Халаке-Ахава, твои речи — прямая измена! Но я отвечу. У моей семьи есть средства. Что же касается моего правления, то, как только поправится халач-виник Копан, я уступлю ему его место! И не в это время мы должны ссориться и что-то выяснять!
— А если он не поправится?
— Значит, совет старейшин будет утверждать, кому править в Коацаоке! Но сейчас важно только одно — ацтеки пришли воевать! — боясь сорваться и потерять свое лицо, Кинич-Ахава решительным шагом направился к выходу.
Уичаа помедлила, но, обратив внимание, что голоса смолкают при ее приближении, поняла, что ей ничего не узнать, гордо удалилась в свои покои. Поведение Халаке-Ахава напугало Иш-Чель, она была удивлена тем, что муж не приказал схватить изменника. Но еще больше ее пугала правда — казна была почти пуста. Иш-Чель прошла в их покои. Кинич-Ахава сидел на циновке, скрестив ноги, и смотрел в огонь. Присев на корточки, Иш-Чель заглянула ему в глаза, в них была грусть, а иногда вспыхивала досада.
Кинич-Ахава был в отчаении. Его надежды и уверенность в полученной власти покачнулись. Реальной власти у него не было, и только он готов был встать на защиту города и отдать все свои силы, как недавно отдал все из казны, все что копилось и наживалось его отцом и предками. Его семья уже была разорена, а нищие не правят городами и народом! Если будет сделана проверка казны, то ему не удержать власти в городе, изменники не дадут ему и слова сказать. Что же делать?! Ведь только правитель помогает обычным горожанам, только он заботится об их благе. Но он и сделал то, что мог для простого люда — отдал казну для ацтеков, что бы была возможность потянуть время!
Нет, Кинич-Ахава не сомневался в правильности своих действий. Он пытался найти выход. Он не знал, что будет делать, когда уйдут ацтеки и придут войска Кокомо, которых он тоже должен будет кормить. А что будет, когда в себя прийдет Копан, явно тот не будет счастлив, узнав, что сын опустошил казну семьи. И никакие доводы его не убедят. Ведь был выход бежать в Майяпан, тем самым сохранить богатства семьи… Бежать? Какой бред… Стать изгнанником? Нет, для Кинич-Ахава это было неприемлемо, как и для многих горожан… В любом случае, он будет защищать город и своих людей, какую бы цену боги не запросили, он выполнит свой долг и обязательства, и никто не посмеет назвать его трусом. Он так решил.
— Почему ты не приказал его схватить? Его слова — прямая измена! — перебила его
мысли Иш-Чель.
— Я не халач-виник. Я только его сын! У меня нет реальной власти! Халаке член Совета старейшин и мой родич по крови.
— Что же будет с нами? Он откуда-то знает, что казна пуста. У нас нет никакого имущества… Мы нищие, Кинич-Ахава! Что мы будем делать?
— Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Ложись отдыхать. Я хочу подумать. Завтра тяжелый день, — попытался отстраниться от жены Кинич-Ахава. Он придвинулся к жаровне и стал смотреть в огонь. Он так увлекся своими мыслями, что не заметил, как тихо уснула Иш-Чель, да и сам он спокойно погрузился в сон.