Радуга Над Теокалли

Свидерская Маргарита Игоревна

Когда супруги, наконец, остались после ужина одни, Иш-Чель решила прервать задумчивость мужа:

— Если Ицамна скажет, что Коацаок должен подчиниться ацтекам, ты подчинишься?

— Ицамна скажет то, что угодно верховному жрецу, а он принимает приношения не только от семьи халач-виника…

— Муж мой, ты прав в желании обратиться за помощью к моим братьям и отцу — они пришлют нам воинов. Мы будем готовить выкуп, оттягивать время…

— Это может не понравиться многим горожанам.

— Но, Кинич-Ахава, ведь твой отец — халач-виник Коацаока, ты — его сын. Мы все из рода Кокомо! Что же может не нравиться? Нужно использовать все средства. Очень жаль, что дядя в таком состоянии, иначе ему самому пришла бы в голову эта идея! Если ты не хочешь говорить об этом с народом, то позволь мне выполнить это? Никого не удивит, что дочь Кокомо желает обратиться к своим родным.

— Я не могу тебе запретить выступить перед гражданами и сообщить родным о нашей беде, но послание должны одобрить и поддержать граждане и жрецы.

— Завтра я обращусь к народу. Не думаю, что мое предложение вызовет недовольство. В городе достаточно здравомыслящих людей.

— Делай, как считаешь нужным. Я не против твоей помощи. Но, думаю, имеет смысл поговорить с матерью, она должна мне объяснить, что случилось с отцом! — Кинич-Ахава подошел к висевшему на стене мешочку и достал из него разноцветные нити для узелкового письма. Присев на ложе, он поманил жену к себе. Взял в руки нить, которая должна стать основой и протянул ее Иш-Чель. Она присела и сосредоточенно стала составлять послание, сплетая и завязывая на разноцветных нитях узелки.

— Я хочу спросить, ты не обращалась к своей богине? Может быть, ты сможешь приоткрыть тайну, что тут происходит и что нас ждет? — улыбнулся жене Кинич-Ахава, какие-то смутные сомнения еще остались у него, а, зная возможности Иш-Чель, доверяя ей, он хотел рассеять их, и как можно быстрее.

— Я пыталась, но после пропажи жертвенной девушки у меня ничего не получается… просто странно, я всегда могла в любое время уйти туда… и вот столько времени, а я не могу этого сделать… не пускает… Возможно, я утратила свой дар, став твоей женой…

— А что ты тогда увидела? Что-то важное ведь?

— Мой мир изменился, от него ничего не осталось, исчез покой… и цвета, они перестали сиять! Я даже боюсь, что, когда снова попаду туда, я больше не увижу той красоты! — в светлых глазах Иш-Чель заблестели слезы, Кинич-Ахава обнял ее и приободрил:

— Видимо, твой мир предупредил тебя, что над нашим будущим нависла угроза, видишь, мне нужно готовиться к войне. Но, когда все закончится, твой мир снова будет сиять красками!..

Семейная пара не заметила, что за нею наблюдают из потайного окошка, которое представляло собой маску бога — покровителя семейного очага.

Подслушивающий понял, что самое важное он услышал, ничего интересного не предвидится, и скромно удалился. Это был молодой мужчина, один из прислужников жреца бога дождя Чаку. Он осторожно выскользнул из неприметного коридора и быстрыми шагами, почти бегом, направился в храм Чаку, чтобы сообщить своему господину важную информацию. Служитель Чаку терпеливо выслушал слугу и также быстро отправился известить жреца верховного бога Ицамны.

После безрадостной встречи Уичаа отправилась в свои комнаты, надеясь, что Копан последует за нею, но тот, сказавшись усталым, ушел в свои покои, запретив пускать к себе кого бы то ни было. Это немного огорчило женщину, но, хорошо взвесив, она решила, что такое положение дел ее скорее устраивает, потому что целую ночь она сможет провести как ей угодно.

Уичаа позволила служанкам себя раздеть и подготовить ко сну, приказав принести одежду для утра. Выпроводив всех прислужниц, она некоторое время задумчиво посидела у жаровни, наблюдая, как весело пляшет огонь. Снова и снова она взвешивала всю информацию, известную ей. Но выводы были неутешительными. Войны нужно избежать. Копан не может более руководить городом, но при его жизни не возможна передачи власти над Коацаоком сыну. Мелькнула мысль, опять обратиться к богам за советом, но она отогнала ее, потому что нельзя богов так часто беспокоить. К тому же они ей уже все показали. Теперь нужно только ждать, вот только надеяться можно лишь на Кинич-Ахава…

Уичаа понимала, что реально не имеет над сыном власти, она не может найти подходящих слов и доказательств, чтобы он прислушался к ее доводам. С одной стороны, Кинич-Ахава стремился поступить, как глава рода, как мужчина, но это могло повлечь за собой разрушение и гибель.

С другой стороны, Уичаа была горда, что ее сын не боится ответственности, что он вырос настоящим воином, вот только рядом с ним находилась не она, его мать, которая воспитала такого мужчину, дала ему жизнь, а… женщина, жена, вызывающая у нее только неприятие, граничащее с ненавистью. Почему?

Уичаа не могла, вернее, не хотела даже самой себе дать правдивый ответ. Это была ревность матери к невестке за отнятое внимание, за ту власть, которую Иш-Чель получила, оттеснив свекровь на задний план. Теперь, если сын брал власть в свои руки, то не Уичаа становилась рядом с ним, а ее невестка, и ей будут отданы почести, если город выстоит перед нашествием ацтеков. А это не могло устроить Уичаа, она не могла с этим смириться и уступить. Ведь сыну именно она могла бы реально помочь! Как много бы она готова была отдать, чтобы устранить Иш-Чель. Может быть, стоит подумать над этим и воспользоваться каким-нибудь ядом? Но у нее слишком мало времени!..

Огонь действовал успокаивающе. Время тянулось долго. От веселого огонька в жаровне остались только подрагивающие золотым светом угольки. Когда стих шум во дворце, женщина поднялась со своего места, и, практически одновременно, открылась потайная дверь в ее покоях. Из темноты возник гость, в его руке был факел, которым он освещал узкий проход. Уичаа, ни слова не говоря, спокойно шагнула в коридор. Это был тайный путь к верховному жрецу, служителю бога Ицамны, ее верному другу и помощнику во всех делах. Именно он всегда оглашал народу волю Ицамны, которую хотелось услышать Уичаа. И она доверяла ему все.