Радуга Над Теокалли
Шрифт:
Споры стихли, когда время приблизилось к полудню на главном теокалли города, где возвышался храм Ицамне, уже все было готово к большому жертвоприношению, об этом известил звук ритуальных барабанов. Толпа смолкла и направилась на центральную площадь к подножию теокалли.
Кинич-Ахава вышел в сопровождении семьи. Он занял место халач-виника на вершине своего дворца, что позволило бы ему и его свите наблюдать за действиями жрецов и слышать все, что происходит внизу. Все ждали появления верховного жреца Ицамны. Он появился, когда хор исполнил торжественную песню-псалом.
Весь его облик соответствовал представлению майя о небесном драконе. На нем было одеяние голубого цвета с темными пятнами, символизирующими шкуру обычного ягуара. Только сзади костюм заканчивался стилизованным хвостом, напоминающим мощный хвост крокодила. На голове же была маска — некая смесь головы птицы и того же крокодила, украшенная многочисленными яркими перьями с преобладанием голубой гаммы. Место глаз занимали огромные камни из бирюзы величиной с хороший кулак взрослого человека. Весило одеяние жреца много, поэтому он тяжело и медленно ступал, стараясь сохранить равновесие и гордую осанку. Присоединившись к поющим хористам, жрец воздел руки к небу, от этого шкура предательски качнулась, но была тут же поправлена младшими жрецами, следовавшими за верховным.
Жрец Ицамны продолжил в одиночестве, голос у него был громкий, сильный, немного басистый. Изредка служители издавали глухой шум, символизирующий звук небесного грома, который означал невольное ворчание бога. Постепенно, к концу песни, барабаны становились все тише, пока совсем не замолчали — бог Ицамна готов был слушать. И тогда верховный жрец ловко скинул с себя шкуру дракона, оставшись в одной белоснежной набедренной повязке и многочисленных ожерельях из перьев и камней, спускающихся почти до колен. Прислужник подал ему кремниевый нож. Жрец поднял его над головой и затянул новую песню, постепенно разворачиваясь к жертвенному камню, на который служители уже уложили первого мужчину.
Свите Кинич-Ахава было видно лицо приговоренного, на нем читалось воодушевление и гордость, а глаза горели фанатичным огнем. Одним точным ударом жрец раскроил грудь мужчины и, подняв окровавленное сердце к небу, стал рассматривать его, что-то бормоча себе под нос. Служители укладывали на жертвенник уже следующего. Всего их было подготовлено больше десятка.
Верховный жрец Ицамны внимательно рассматривал внутренности и сердце жертвы, с каждым разом все громче и громче произнося слова молитвы. Вскоре руки жреца устали наносить удары, и тогда его место занял помощник, который, вскрыв грудь очередной жертве, передавал сердце верховному и уступал ему место для гадания по внутренностям.
Жертвоприношение длилось уже несколько часов, когда верховный жрец издал торжествующий вопль, который мог означать только то, что бог Ицамна дал ответы на все вопросы, интересующие правителя Коацаока. Приговоренных тут же увели в подземные комнаты теокалли — им предстояло ждать следующего раза.
Залитый кровью, верховный жрец облачился снова в свою шкуру небесного дракона и подошел к самому краю площадки, напротив которой расположилась правящая династия, и сообщил волю Ицамны. Из витиеватых выражений, которыми изъяснялся жрец, следовало, что правитель Коацаока Копан поправится нескоро, Ицамна позволяет его сыну править городом, выкуп нужно собирать, послов в Майяпан можно отправлять. Сообщение вызвало небольшую бурю негодования, которая стихла, едва Кинич-Ахава объявил, что желает говорить. Он встал, подошел к лестнице, ведущей вниз, и спустился на ее середину. Подождав, пока смолкнут протестующие, он обратился к горожанам:
— Граждане города Коацаока, вы слышали волю Ицамны, нашего любимого и почитаемого бога. Он подтвердил наше желание оставить наш город свободным. Помочь нам могут только наши братья Кокомо. Я обещаю вам, что не допущу захвата власти в городе ни чужеземцам, ни кровным моим братьям. Я призываю их только для помощи в сопротивлении ацтекам. Клянусь вам в этом!
Тишина, которая повисла после этих слов, означала, что жители пытаются продумать все до мелочей. Неожиданно рядом с Кинич-Ахава возникла Иш-Чель. Она тихо спустилась вниз и стала рядом с мужем. Лучи заходящего солнца зажгли ее рыжие волосы огненным водопадом. Зрелище было диковинным и захватывающим. Тонкие черты лица и гордая осанка производили должное впечатление. Взглянув на мужа вопрошающе, женщина очаровательно улыбнулась и также обратилась к толпе:
— Граждане Коацаока, я из рода Кокомо, но я принадлежу Коацаоку. По брачному договору, в случае военной угрозы благополучию Коацаока, моя семья обязуется помочь воинами. Я вместе с Вами живу в этом городе, и как вы, хочу видеть его свободным от любой власти, кроме законной. Позвольте мне обратиться к моим родным и попросить их о помощи. Ручаюсь, что они уйдут, как только отпадет необходимость в их присутствии. Прошу вас, не отказывайтесь, воины Кокомо искусны в военном деле и их помощь будет нам не лишней. Я подготовила послание к моей семье и мне нужны воины, готовые его доставить. Если вы позволите…
Голос Иш-Чель не был сильным, но он был нежным, и она вложила в него столько искренности, что люди это сразу же почувствовали. Народ резко разделился на кучки и стал активно обсуждать ее предложение. Правящая чета была вынуждена стоять и ждать решения городского собрания. Выступление Иш-Чель понравилось жителям, многие выражали свою симпатию жене наследника, открыто переходя на его сторону. Вскоре на площади начали выкрикивать о своем согласии то там, то тут, пока огромная масса людей во весь голос не прокричала свой вердикт:
— Согласны…
— Теперь дело за верными посланниками, — улыбнулась Иш-Чель. Толпа граждан шевельнулась и вытолкнула из своих рядов пятерых желающих. Однако жители Коацаока подошли к этому вопросу серьезно, каждую кандидатуру обсудили, и… все кандидаты были отвергнуты. Потом на площадку вышли двое крупных мужчин, и чей-то голос произнес, перекрывая шум:
— Эти люди достойны, пусть несут твое послание, госпожа. Они храбры, выносливы и проверены. Против них никто не скажет худого слова!
И действительно толпа радостно зашумела, выражая свое согласие. Иш-Чель вручила узелковое письмо воинам, прислужница подала им мешочки с едой, и посланцы вступили в широкий проход, который образовала толпа под одобрительные возгласы.
— Вот и все вопросы решены, — повернула свое счастливое лицо Иш-Чель к мужу. Он улыбнулся, но, промолчав, стал подниматься наверх. Быстрым шагом он отправился в покои отца, состояние которого не улучшилось, Иш-Чель решила его сопровождать.
После собрания Уичаа направилась к верховному жрецу Ицамны. Она с трудом сдерживала свою ярость и боялась, что она преждевременно вырвется наружу. То, что толпа горожан благосклонно приняла невестку, ее страшно разозлило.