Раннее
Шрифт:
Он, этот парень, был странным худощавым субъектом с длинными хилыми руками и угловатой головой. Он нёс в руке пустую бутылку. Он поставил её на асфальт, чтобы освободить место для новой и ещё больше удалиться от себя в тот туман, что начинал окружать нас с Виктором Сергеевичем.
4
– Это пиво называется "Золотая бочка", светлое. Ровно четыре градуса. Хорошее пиво. В смысле, обыкновенное светлое, без глупостей. Правда, иногда хочется какой-то козявочки… то есть, изюминки, а здесь её нет… Да и слабенькое всё-таки. Кроме того, не понимаю, почему оно стоит дороже многих
О пиве Виктор Сергеевич говорил вдохновенно и почти не путал слова. Его лицо светлело, он размахивал свободной рукой, и казался не таким толстым, каким был на самом деле. Впрочем, может быть, он и действительно немного худел, когда начинал говорить… Или мне это казалось?
Я втянул в себя пару глотков из бутылки с жёлтой этикеткой и почувствовал разницу по сравнению с предыдущим пивом, понимая, какая же то была мерзость.
– А вы что-то начали рассказывать про ваше детство… – напомнил я.
Мимо нас с рёвом пронеслись два чёрных "Мерседеса".
– Да? Не помню. А что я рассказывал?
– Ну, как вы начали петь в хоре, но у вас не вышло…
– А. Ну, так вот. Моя, значит, учительница, Маргарита Сергеевна, учила меня пить. Она аккредити… аккузати… играла на пьянице… пианине… о Господи… а я пил. Как сейчас помню, пел я:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи,
Нам, пионерам,
Хочется очень.
Она думала, что я издеваюсь, ругала меня, била по голове указкой, но ничего не дебила… то есть, не добила… сь, – он прервал свой рассказ на мгновение, чтобы приложиться к горлышку бутылки и взглянуть на шпиль университета, поднимающийся впереди и немного слева от нас. – Я её до слез доводил, а это, скажу я вам, совсем непросто… Два раза у неё случалась мистерия… то есть, истерика. В первый раз, когда в "Интернационале" я спел "Мутит наш разум вскипячённый". Во второй, когда у меня стало получаться… Вернее, я спел несколько песен без ошибок, и меня взяли участвовать в постановке для высоких гостей. Я отлично справился с песней про Орленка, даже нигде его не спутал ни с козлёнком, ни с ослёнком, но вот чуть дальше по ходу действия там почему-то шёл кусок про Мальчиша-Кибальчиша, и я должен был сказать фразу "Гудят пароходы – привет Мальчишу, идут пионеры – салют Мальчишу", но сказал: "Гудят пионеры – конец Мальчишу". Бедная Настасья Филипповна разревелась, выпрыгнула на сцену и стала бить меня бутафорским молотом, символизирующим победу рабочих над крестьянством… То есть, над капитализмом…
Однако на этом же вечере мой голос заметил один замечательный человек, Эльдорад Ангелинович, кажется, из этой, как её… – Виктор Сергеевич интенсивно защёлкал пальцами, – Как дисгармония, только на "Ф"…
– Фисгармония, – подсказал я.
– Ну да, из областной фисгармонии. Позвал меня на прослушивание. Я поехал в область, выступил перед жюри, они все признали меня ужасно талантливым, и моя спокойная жизнь закончилась… Меня возили по стране, я пел песни, но, конечно, часто ошибался. И самое страшное, что моя память всё ухудшалась, хотя я старался её тренировать. Учил наизусть Пушкина, Лентормор… Лермонтова целыми страницами. Давилось тяжело. Все время получалось типа
Мой дядя очень честно правил,
А дела выправить не мог.
Но мой педиатр… педагог, я хотел сказать, Анальгин Эдуардович, мне очень здорово помог. Он говорил, что я просто должен чувствовать себя умеренно… уверенно, то есть, и тогда ошибок никто не заметит. И ещё он говорил, что с моим голосом можно петь полную бессмыслицу, и всё равно будет красиво. Советовал глотать согласные буквы, чтобы никто не мог расслышать слов, или просто мычать что-то в музыку, когда забыл слова. Иногда помогало, но всё равно, было очень трудно… Однако нет хрена без бобра, я объездил всю страну, увидел, где как живут, передушил свежего воздуха. Кончилось все это в один день. Тогда я пел в городе… Пёсик… Бобик… Бобрик…
– Бобруйск? – предположил я.
– Э… нет, Псков. Народу было много, в том числе областное начальство, я сильно волновался и совершенно не понимал, что пел. Мне потом уже рассказали, что я вывез:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть и пьянство, и позор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А в эти руки – каменный топор.
Всё выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших крыш,
И в каждом пропеллере дышит
Какой-то Мальчиш-Кибальчиш.
Короче говоря, вызвали меня на ковёр в облистолком вместе с Эдуардом Андрогиновичем, и пришлось нам краснеть вдвоём, после чего я в слезах выкрикнул, что больше никогда не буду петь, собрал вещи и уехал домой.
Думал, что уж вовек не придётся выступать. Однако человек предполагает, а Бог спохватывается… Впрочем, у нас и пиво как раз кончилось.
Мы синхронно перешагнули через пьяного бомжа и свернули к киоскам у метро. Пока Виктор Сергеевич расплачивался за новые бутылки, я огляделся вокруг. Людей было мало. Всё сплошь огни, от которых моё зрение расплывалось, и я никак не мог рассмотреть, сколько крыльев было у кукурузника, летящего над шпилем МГУ – четыре или шесть.
5
Виктор Сергеевич подал мне новую бутылку, и я заметил в его глазах грусть.
– "Бадаевское светлое", – произнёс он. – Четыре целых одна десятая градуса. Одно из самых дешёвых. Настоящая кислятина, хотя иногда под настроение идёт ничего. Особенно если веник… денег мало. Давайте пройдёмся в ту сторону.
Мы пересекли проезжую часть и зашагали вдоль чёрного чугунного забора с толстыми бетонными столбами, кое-где потрескавшимися возле основания. Справа от нас, за жидким рядком деревьев, шныряли машины со включёнными фарами и габаритными огнями, и каждый такой огонь пробегал красной искоркой в глазах Виктора Сергеевича.
– Я очень люблю петь, – сказал он тихо. – Но боюсь. Этот страх пришёл постепенно, не сразу… Впрочем, вы ещё поймёте меня… Итак, я жил дома. Окончил школу. Было мне тогда семьдесят…
– Сколько? – удивился я.
– Семнадцать, простите…
– А сколько сейчас, если не секрет?
– Женщине столько лет, на сколько она выглядит, а мужчине – столько, на сколько его зачухали… А если честно, не помню. Я сейчас не помню точно даже посредственность событий, которые со мной происходили. То мне кажется, что какая-то гадость случилась раньше, то – что позже… А вот вы, Серёжа, если тоже не секрет, из-за чего с женой поссорились?