Раны любви
Шрифт:
Поговорить… Красинскому это слово показалось самым скверным в мире. Как раз он не хотел говорить… Не нужно ему этих родственных разговоров. Все они — одни и те же… Беда, несчастие, безденежье, проклятое пьянство…
Шампанское было приторно теплым. Но все пили его с удовольствием. И опять на мгновенье зазвучал смех, защебетали детские голоса, Таня начала улыбаться, а веселая Аня, до сих пор молчавшая, стала рассказывать анекдоты из малорусского быта, — не анекдоты, а целые бытовые сцены.
Все
В ужасе хотел бежать Красинский. Но внимательно слушал. Улыбался, когда можно и нужно было, качал головой… И вдруг вздрогнул.
— Помнишь, — говорила Аня, — в газетах были заметки и статьи о молодом художнике Красильникове?..
Красильников… Его хорошо помнит Красинский. Его картины имели в прошлом году большой успех… И он купил одну из них. А к концу выставки пришла телеграмма о смерти этого Красильникова…
— Это был псевдоним моего Шуры. Он боялся даже подписать свою фамилию.
Красинский оживился.
— Это был большой и многообещающий талант. Мы все его приветствовали. Его картины привлекли внимание прессы. Ему улыбалось будущее.
И, повторяя эти шаблонные фразы, Красинский увидел, что лицо Ани меняется и бледнеет.
— Но ведь это был мой сын, твой племянник Шура…
И Аня начала рассказывать новую тяжкую повесть о своем сыне, талантливом художнике, умершем как раз накануне выставки картин, которая должна была принести ему славу.
И еще более грустную повесть о своем муже, который в бешенстве своих алкогольных припадков преследовал Шуру, отравлял ему жизнь, не давал работать спокойно и радостно для искусства…
Шура умер от разрыва сердца. Долго боролся он со своей болезнью. Пред смертью опух весь. Ноги были точно налитые водой. И говорил он пред смертью только об отце. И проклинал его…
Капа и Веруша опять затеяли какую-то игру, и смех оборвал тягостный рассказ Ани…
Капу куда-то вызвали. Принесли письмо. И она исчезла, улыбаясь своими манящими глазами и красиво волнуя свои полные бедра.
И сделалось скучно. Надоели разговоры. Красинский пробовал шутить и смеяться, но смех не клеился. Упорно отказавшиеся идти домой, подростки все заснули.
Веруша села у окна и погрузилась глазами в тьму и точно говорила с ней, так были выразительны ее глаза.
А сестры продолжали говорить про свою жизнь.
Красинский засыпал. На глаза легла тяжесть. Кто-то пришел и сомкнул их.
— Милый, ты хочешь спать? — звучит голос Тани.
— Прости, нет… Я поеду сейчас домой… Завтра утром мне надо в опеку, а потом сейчас же на поезд…
— И мы тебя больше не увидим?!
Веруша повернула свою голову. Иронически смотрит на всех и говорит:
— Ну, так попросите дядю Волю остаться до утра. А утром мы его проводим на вокзал…
И все приходят в восторг от этой мысли. Дядя Воля должен остаться до утра. Может делать все, что хочет. А главное — спать. Спать тут же. Но, по крайней мере, он останется со всеми, а не уйдет. А утром поедет в опеку, а потом на вокзал, где соберемся все мы…
Красинскому в данный момент все равно. Он кивает головой, улыбается и, перейдя на диван, усаживается в нем плотно и покойно. И тотчас засыпает.
Но сон через мгновенье прерывается. Красинский открывает глаза, ласково улыбается тем, кого он видит пред собой. И снова закрывает глаза в сладком соблазне крепкого сна.
А сестры, — чувствует он, — сидят пред ним и смотрят на него. Любовно, ласково. Быть может, в последний раз. Ведь все так стары. И снам его посылают свои молитвы за него…
Красинский проснулся утром. И с изумлением увидел себя на диване. Осмотрелся, припомнил и вскочил.
— Нужно ехать…
— Милый Воля…
— Но об одном прошу я вас, — сказал серьезно Красинский, — не провожайте меня. Очень я не люблю этого. Прямо не могу. Давайте простимся здесь. Надеюсь скоро приехать и повидаться с вами…
Сестры молчали. Красинский видел, как тяжелы и больны были его слова. Но не мог совладать с собой. Слишком много родственных впечатлений…
И, торопливо поцеловав всех, Красинский так же торопливо оделся и вышел среди молчания, нежная и любовная ласковость которого болью отозвалась в его душе…
И глубоко, и радостно вздохнул на воздухе.
Какой-то кошмар. Сон зловещий… Все, что видел он только что в своей родной семье, — все это — кошмар.
А змейка обвилась вокруг сердца и шептала, что в этом кошмаре повинен и он.
Но Красинский отбросил, как всегда, гнетущие мысли и понукал извозчика. Через минуту он был уже в гостинице. Собрав свои вещи, он заказал извозчика и спросил счет.
Счет не приносили долго. И, скучая, Красинский вышел в коридор и начал бродить в нем, без цели и смысла, досадуя на себя и на эту поездку, принесшую ему ощущения какого-то припадка.
Где-то щелкнул замок. И впереди Красинского прошла женская фигура. Как будто знакомая. Волнующаяся походка. Крутые бедра. Маленький рост. Он ведь знает ее.
Быстро догоняет фигуру Красинский. Но женщина резво сбегает по лестнице, и Красинский видит только силуэт… Чей?..
Капа…
Сердце сжалось. Дрогнуло. Застыло. И сделалось, все безразличным.
Придя в свой номер, Красинский прилег на диван и старался думать о том, что жена его должна на днях родить и что Аллюся — самый прекрасный ребенок в мире…