Расказаченные
Шрифт:
– Димка, лошадь запряг? – крикнул Иван Тимофеевич.
– Да, батя! – ответил Димка. Его все так и звали – Димка! Он был совсем еще молод, озорной и непутевый. Иван Тимофеевич взял свой лекарский сундук и направился бричке. Каждый день он рано утром ездил на работу в станицу. Лекарь он был единственный во всей округе, а замены ему не было. Поэтому и злился, что в таком возрасте приходится ездить по десять верст туда и обратно.
– Папаня! Папаня! – кричала Маша вслед отцу, держа в руке довольно большой свёрток.
– Ну что тебе! – бормотал Иван Тимофеевич, а делал это
– Я тебе еды собрала, а то будешь целый день голодный.
– Ну кинь в бричку. Все, я отправился! – прокричал Иван Тимофеевич, запрыгнул в бричку, как восемнадцатилетний подросток, и покатил.
Хутор был небольшим – дворов пятнадцать. Вокруг сплошные луга, а совсем рядом река Медведица, которая впадает в Дон. Народ здесь жил простой и работящий. В каждом дворе по две коровы, лошади и обязательно гуси с утками. Тишину много раз предлагали переехать в станицу, но он всякий раз отказывался, дескать, «как оставить родовое имение».
Иван Тимофеевич никогда не подозревался во вредности, но как вернулся с фронта (Первая мировая), так стал себя чувствовать неважно, а работать надо. Все ждал замены, а ее все не было. На войне он служил полковым врачом. На дворе стоял 1918 год. Многое изменилось за год власти большевиков, вовсю шла Гражданская война.
Проезжая мимо одного куреня, Иван Тимофеевич дернул вожжи,
– Тпр-р-р, родная! Постой одуванчик, малеха, – говорил Иван Тимофеевич, а сам привязывал кобылу к забору. Одуванчиком он называл лошадь. Накинув вожжи на забор, да ловко так завязав узел, Тишин стал кричать: – Степан! Степан! Иринушка! Да где вы подевались? Дрыхните небось, а скот не кормленный стоит.
На крыльце появился высокий и статный казак, волосы его были черные, и только челка свисала, прикрывая лоб. Черты лица были настолько правильные, как на картине: высокие и подтянутые скулы, выразительные и пропорционально расположенные глаза, неширокий и недлинный нос, немного острый подбородок. Это был Степан Иванович – средний сын лекаря.
– Батя, ну, что ты орешь с утра пораньше?! – потягиваясь, спросил Степан.
– Я тебе сейчас дам орешь! Как ты с отцом смеешь гутарить?! – пробираясь через калитку, ворчал Иван Тимофеевич.
– Не слыхал, что ль? Нет больше Советской Донской республики.
– То есть, то нет! – возмущался Степан.
– Круг Спасения образовался! Кого только спасать будут. Теперь объявили Великое Войско Донское. Давай собирайся, хватит молодую жену ублажать, да скачи в Усть-Медведицкую, разузнай, что к чему. На обратном пути, чтобы у меня был.
На крыльце появилась Ирина – жена Степана.
– Доброе утро, Иван Тимофеевич, – мило сказала она.
– Сколько я тебя гутарил – отцом меня кликать! – возмущенно сказал Тишин старший. – Высеки ее, да так, чтобы ребеночка не тронуть, – обращался он к сыну, а сам подошел к Ирине да поцеловал в щеку. Ирина находилась на восьмом месяце беременности, и они ждали первенца.
– Квасу нам принеси да наливай подольше, – обратился Иван Тимофеевич к Ирине, а сам уселся на крыльце рядом со
– Вчера дед Митяй весточку принес, что четвертый Хоперский полк в полном его составе на сторону красноперых перешел, – сказал Иван Тимофеевич. – Сам-то, что думаешь?
– А я уже устал, батя, думать. То республику объявляют, то к Советам переходим, теперь опять что-то новое. Навоевался я, отец. У меня вон жена на сносях, да мира хочется.
– Так оно так. Какая она – Советская власть будет. Ты, есаул, царю присягал, а не большевикам!
– Где он царь? Теперь все переменилось. Не знаешь, где свои, а где – чужие, – сказал Степан.
– От Петьки весточки нет? – спросил Иван Тимофеевич.
– Нет! Ежели Петька к красным подался, что изволишь делать?
Иван Тимофеевич посмотрел на Степана, опустил голову.
– Я уже старый, а вам жить. При какой власти – вам выбирать!
На крыльце появилась Ирина с большой кружкой кваса. Жена казака была красивая, белокурая и почти такого же высокого роста, как Степан. Глаза голубые, как небо в ясную погоду без туч, а через плечо свисала коса до самого живота. – Папаня! Кваску!
Иван Тимофеевич приподнялся, схватившись рукой за плечо Степана, да взял кружку.
– Ну, отведаем вашего кваска, – по-доброму пробурчал Иван Тимофеевич. Выпил пару глотков, поморщился да вылил все в палисадник. – Фу, гадость какая! – вскрикнул он. – Отравить деда вздумала? Отмахнулся и поковылял к лошади.
– Ха-ха-ха, – раздался громкий смех. – Батя, ты чего? – смеялся Степан.
– Выбирать жен надо путевых, – кричал Иван Тимофеевич.
– Опять не угодила, – тяжело вздохнула Ирина. Степан обнял жену.
– Не обращай внимания, он как вернулся с фронта, так ворчит на всех, а тебя любит.
До станицы было час езды, кругом поля переливались лесами. Вдоль текла речка, на которой с утра уже плескались мальчишки, а мамки их погоняли – майская вода была еще холодная. Этот удивительный край казаков напоминал рай среди заросших лугов и плодовитых деревьев. Иван Тимофеевич ехал и бурчал что-то себе под нос, поглядывая по сторонам.
Он был чуть выше среднего роста с крупными руками и широкоплечий. Лоб его был морщинистый от времени, нос широкий и чуть приподнятый вверх, а под ним – густые и вьющиеся седые усы. Он имел привычку крутить кончики усов двумя пальцами, образуя скрученную веревочку. Одевался всегда одинаково: в длинные сапоги, шаровары и гимнастерку темно-желтого цвета, а на голове обязательно фуражка. Фуражка была одета так, что козырек всегда смотрел в правую сторону.
Въезжая в станицу, Иван Тимофеевич всю дорогу опускал голову – таким образом здоровался с местными жителями, которые всегда остановятся при виде его и приветствуют. Лечебница, где принимал Тишин, находилась прямо в центре станицы, возле майдана. Рядом же стоял местный храм и рынок с местной администрацией.
В это утро на майдане было шумно – собрался казачий круг. Во главе находился атаман станицы Семен Петрович Лагов. Они что-то громко обсуждали, а порой кричали и ссорились.
– Иван Тимофеевич, только вас и не хватает! – крикнул Лагов.