Расказаченные
Шрифт:
Иван Тимофеевич сидел на лавочке, грелся весенним солнышком да потягивал цигарку. Он вообще-то давно бросил курить, но если взялся за табак, значит, что-то неладно на душе. Увидев Степана, он так аккуратно поглядывал и отводил глаза в сторону, пытаясь рассмотреть настроение сына.
– Батя, о чем размышляешь? – спросил Степан и присел рядом с отцом.
– Думаю, какую ты весть из Медведицкой привез. Али пустым прискакал? – опять ворчал старик. Степан протянул руку и вынул его цигарку, затянувшись.
– Весточка есть. Завтра с Димкой отправляемся
Иван Тимофеевич аж поменялся в лице, ногами начал дрыгать, лавочка под ним зашаталась, руками размахивал в разные стороны.
– Как! – вскрикнул он. – И Димку на погибель тащите?
– Приказ есть приказ, – сказал Степан, докуривая цигарку.
– Ну, шурин! Ну, Тюрин! Ах ты змей, Афанасий Семенович! Мало мне детей по полкам таскал смалу лет, так теперь двоих забирает, – бормотал Иван Тимофеевич. – Димка ему зачем?
– Батя, вообще-то Димка не малолетка, а служивый казак. Не забывай – в звании урядника ходит.
– А мне кто помогать будет? – разрывался Иван Тимофеевич, дюжа не хотел детей отправлять на войну, понимая, чем это все может закончиться.
– Про Петьку выведал?
– Пока никаких известий.
– Не бреши, по бельтюкам вижу. Правду казаки гутарят, у красных он. Ах ты сукин сын! Я его породил, я его и убью, только воротится.
Вечер был томным и безрадостным. Закат опускался на хутор, а зарево покрывало все небо, и только майские жуки летали, издавая звук моторов. Ирина сидела на крыльце, одетая в альяный балахон, и поглядывала в сторону истопки, где банился Степан. Весть о том, что мужу завтра придется уехать на службу, расстроило ее, но такова казачья доля.
С тех пор как они поженились, еще не было долгой разлуки, а теперь перед самым рождением первенца ей придется это ощутить. Но больше всего пугала Ирину в тот момент не служба Степана, а страх остаться вдовой. Она серьезно и, наверное, впервые в своей жизни об этом задумалась. Страх в ее мысли настолько сильно проникся, что в одних только размышлениях становилось тяжело на душе, а по коже бегали мурашки, покрывая красивые обнаженные руки мелкими пупырышками.
Ирина вовсе не из казачьей семьи. Она уроженка Петербурга – из знаменитого дворянского рода. Эта была благородная, образованная, владеющая языками красивая женщина. В Усть-Медведицкую она приезжала к своей тетке и проводила там много времени. Там и познакомилась со Степаном. Ее матушка, Екатерина Алексеевна, была против этого брака, желая дочери более подходящей партии из местных дворянских чинов.
Был у нее ухажер из Петербурга, Маркин Аркадий Иванович, который даже после свадьбы не мог успокоиться, а однажды вступил в неравный бой со Степаном и был побит им же. Потом случилась революция. Ирина вопреки воле матушки отправилась за любимым в казачьи степи. Родители Степана обожали невестку, но по традиции Иван Тимофеевич всегда ворчал на дочку, как он ее мило называл.
Степан как ошпаренный выскочил из бани почти голышом, окутанный в простыню.
– Ну, что женка, рюмочку нальешь казаку?
– А то как же, – улыбаясь, сказала Ирина и пошла к летней веранде, где уже стоял богато накрытый стол. Степан, догоняя жену, накинул на ее плечи большой зипун, размера на три больше. – Замерзнешь, укатайся!
После ужина Степан обнял жену, так они и просидели, покуда не стемнеет, а звон казачьих напевов был слышан на весь хутор.
Утром все большое семейство собралось в курене Тишиных. Тимофей Аристархович, как всегда, сидел молча у печи и поглядывал на родственников, которые суетились в это утро больше прежнего. Варвара Семеновна с Ириной собирали продукты. Машка лежала на печи, только одна голова была видна, и хлопала блестящими глазками на братьев.
Иван Тимофеевич бегал по дому, держа в руке иконку Божьей Матери у своей груди, и молился. Подбежав к отцу, сунул ему эту самую икону.
– Батя, займись делом – помолись за детей!
Тимофей Аристархович взял икону хрупкими и морщинистыми от старости ладошками и прижал к себе, продолжая молчать.
Иван Тимофеевич удалился в одну из комнат, а через некоторое время вытащил ящик с какими-то мазями и наварами. Он внимательно стал рассматривать каждую, поднося к окну, тем самым мешаясь хозяйкам собирать казакам еду в дорогу. Отобрал несколько баночек.
– Димка! – Димка подбежал к отцу и внимательно слушал. – Запоминай, казак! Если секанет, в рану засыпаешь эту мазь. – Взял другую баночку. – А ежели варка твоя дурная забудет и загноится рана, то вот этот раствор.
Степан сидел на табурете.
– Батя, а ежели пуля живот секанет, есть у тебя средства?
– Тьфу, дурак окаянный, как ты с ним живешь? – посмотрел он на Ирину, а та улыбнулась, наверное, впервые за утро.
Неожиданно у Тимофея Аристарховича прорезался голос.
– Ты б лучше им горилки с собою дал, чтобы горло смочить, а не мази. В этот момент все семейство повернулось в сторону старика и стали внимательно смотреть, а Машка захохотала.
– Дед загутарил!
Иван Тимофеевич смотрел на деда пару минут, затем махнул рукой и опять куда-то убежал.
– Правильно дед гутарит, горилка пригодится, ей и раны можно смазать, – бурчал Иван Тимофеевич, держа в руке бутыль мутной горилки.
– Тьфу ты, я ему про горло, а он опять про раны, – сказал возмущенно дед. Все семейство опять повернулось, и на этот раз все захохотали, даже Иван Тимофеевич не удержался.
Машка спрыгнула с печи и, начала кричать, глядя в окошко:
– Тоня идет!
Антонина плелась с двумя своими детишками, держа их за руки, которые всю дорогу вырывались.
– Все семейство в сборе, – проворчал Иван Тимофеевич. – Присядем на дорожку.
А после все отправились на улицу провожать казаков в долгий путь.
Степан обнимал Ирину и наказал во всем слушаться родителей, та только кивала, а глаза наполнились слезами. Димка оседлал коня, а Иван Тимофеевич все твердил свое, про мази и растворы.