Расплата
Шрифт:
— Кто и почему? — Фнлоненко изобразил чрезвычайное удивление. — В связи с преступлением вашего мужа? Не так ли?..
— Я не могу поверить в виновность мужа! — поспешно воскликнула Плевицкая. — Был момент, когда письмо Миллера заставило меня заколебаться, усомниться в нем. Но потом я подумала, что он не захотел бы запутать меня, слабую женщину. В такое страшное дело... Как он мог меня бросить на произвол судьбы и бежать?! Ведь он мог позвонить по телефону, мог письмо написать. Он любил меня, мы душа в душу прожили семнадцать лет! Нет, его убили, убили!.. Вы что — не верите?!
— Нет. — К Фнлоненко вновь вернулось скучающее выражение. — Я слушаю вас слушаю. Продолжайте, пожалуйста.
— Я не выношу одиночества. Абсолютно не выношу. Если б я была одна в камере, я давно разбила б
— Может быть, у вас, Надежда Васильевна, имеются какие-либо просьбы к тюремным властям?
— Есть, конечно. Пусть прикажут выдать мне больше снотворного. И чтоб возили меня на допросы в такси. За мой счет, разумеется. Вы ведь скоро снова навестите меня, господин Филоненко? Да?
— Ну, разумеется, Надежда Васильевна, — теперь лицо адвоката выражало твердую уверенность.
— Вы ничем не успокоили меня, во мне все стало легче. Будут ждать. Приходите почаще, бога ради! Я молиться за вас стану — помогите мне, бога ради...
После ухода самоуверенного адвоката время для Плевицкой останавливается. Вечера были мучительны, тоскливы, безысходны. Она ждала, пока соседки улягутся спать и прекратят невыносимые разговоры, почтя непонятны ей. Наконец, камера погружалась в темноту. Становилось тихо, как на дне глубокого колодца. Плевицкая оставалась одна. Одна — наедине со своими неутешными думами...
Ночи были одинаково страшные и тягуче длинные. Слабый серый рассвет поздно проникал в маленькое зарешеченное оконце, и это еще более удлиняло время ее страданий, и пребывание один-на-один с тоскливыми и безысходными мыслями. Плевицкая боялась сойти с ума в одну из таких ночей. О чем она думала? О грехах своих? Грешна она была перед богом, а не перед людьми... Перед кем она была виновата? Перед Плевицким, не давшим ей ничего, кроме своей фамилии? Этот жалкий танцоришка? Этот селадон и сутенер? Перед кем она была действительно виновата — так это Скоблин. Он любил ее и хотел сделать счастливой. Он шел на все, он жертвовал и честью русского офицера. Кто виноват, что все получилось не так, как задумывалось? Почему? Неужели их кто-то предал, сообщил полиции? Нет, не может быть. Николай Владимирович сам шаг за шагом проверял все, никому не доверяя... Но ей-то он верил, не скрывал ничего... Почему он ушел один, бросив ее в отеле? Это ведь не было оговорено. Хотя появилась внезапно эта записка Миллера, примчались эти Кусонский и Кедров. Где-то здесь, возможно, и кроется их ошибка. Ошибка, к которой он был совсем не готов. И от этого все пошло-поехало не так, как было условлено... И вдруг Плевицкую словно озарило! Разве не может быть, что он таким образом просто хотел избавиться от нее? Решил и предал. Подставил вместо себя под арест, а сам сбежал я какое-то теплое местечко. Но почему? Разуверялся я ее любви, убедился в неверности, поэтому и захотел отомстить. Но она никогда не говорила ему о своей любви и давала не так много доказательств ее. Правда, за время их женитьбы она ни разу не изменила ему: жена первого русского генерала должна была быть вне подозрений. Он это понимал, он верил ей... За что же теперь он испытывает ее, зная, что она в тюрьме, что она ни в чем не виновата. Она бедствует, ей предстоит вынести позоры допросов, враждебные газетные сенсации, долгий и унизительный судебный процесс. У нее не осталось друзей. Кругом одни враги — и все против одной слабой, беззащитной женщины, о которой уже все говорят, что она виновата. И следствие, и полиция, и прокурор, и присяжные — их больше двадцати, во у них одно лицо, на котором ясно читается приговор ей. Все доказывают, что она — большевистский агент. Как можно доказать недоказуемое? Но в их французских судах все можно. Все против иностранцев. Они люди второго сорта. И докажут недоказуемое, ее судьба будет решена окончательно. Пощады ждать неоткуда. Ее удел — тюремный каземат, куда отвезут ее не на месяцы, на годы. Филоненко успокаивает — вину Плевицкой суд доказать не сможет. Миллера не нашли. Скоблин исчез. Ну, приговорят на год-два «за соучастие». Подадим апелляцию, обратимся
Плевицкая не спит. Думает, вспоминает... удивляется: почему это ее «Коленька» ни записки, ни слова не прислал с воли?
Надежда Васильевна, стараясь успокоиться, подумала, что может, зря она так плохо думает о своем «Коленьке». Может, в это самое время он делает все, чтобы спасти ее, вызволить из заточения. Они с Максом люди опытные. У них сила, ум, деньги. Они могут все. Надо научиться ждать. Довериться богу и ждать помощи от мужа и друзей. Они не предадут. Они откроют тюремные засовы. Весь этот ужас скоро должен кончиться. Ее не хватит надолго. Она может и заговорить. Она не будет куклой для мужа, для его друзей... Хватит! Пора бороться за себя...
6
Ни Миллер, ни Скоблин все еще не были обнаружены.
Дело затягивалось, зато полиция демонстрировала крайнюю активность в допросах арестованной Плевицкой. Она взяла еще защитника. Это был мэтр Стрельников. Им помогал переводчик Цапкин.
...Дворец Правосудия.
Такси останавливается возле крыла, где идет предварительное следствие. Тихо необычайно. По распоряжению министра юстиции доступ фотографам и журналистам сюда запрещен. Появляется дама в котиковом манто, черной шляпе с вуалью. Это Плевицкая, сопровождаемая двумя инспекторами в штатском. Она медленно поднимается на третий этаж по каменной лестнице, следует в комнату 35. Здесь ее ожидает первая неожиданность — очная ставка с женой Миллера, его сыном и дочерью. Общая заминка. Не кланяясь, они проходят мимо арестованной, садятся.
Лицом к высоким окнам, к свету занимает место Плевицкая. Она плачет. Плачет и генеральская жена Наталья Миллер.
— Вы должны помочь нам, Надежда Васильевна, — умоляюще говорила она. — Скажите, где наши мужья?! Откройте эту страшную тайну.
— Я не знаю... Боже, верьте. Я не повинна ни в чем.
— Заклинаем вас. Скажите правду! Облегчите свое сердце.
— Господи! Да разве возможно подозревать меня при наших отношениях? Ведь Александр Павлович Кутепов был посаженным отцом на моей свадьбе. — Плевицкая протягивает руки к Наталье Миллер, нервически восклицает. — Спасите! Вы спасите меня! Умоляю! — У нее подлинная истерика. — Если мужа не найдут, я постригусь в монахини.
Не выдержав, Наталья Николаевна, смилостивившись и сострадая, осторожно гладит арестованную по плечу, шепчет;
— Молитесь богу! Бог не оставит вас. Он поможет, веруйте.
Плевицкая истово кланяется, целует руки Наталье Миллер и призывает в свидетели Бога. Тяжелая очная ставка продолжается. Начинается новый допрос. Полицейский следователь заставляет арестованную вновь повторить свои показания, надеясь найти в них несоответствия, дающие ему повод выстроить новую версию.
— Генерал Миллер исчез в среду 22 сентября. Между 12 и 2 часами, отправившись с улицы Колизе на свидание с вашим мужем, не так ли? — спрашивает хитроумный следователь Рош. — Когда вы расстались с мужем? Вы показывали, что это произошло в час ночи и, не дождавшись его возвращения до утра четверга, исчезли сами на целый день. Так? Где вы находились?
— Ходила как безумная. Я же говорила вам.
— Почему вы не пошли к Миллеру? Почему не позвонили?
— Я не знала, как ехать... куда ехать. Я не говорю по-французски, я растерялась. Совершенно потерялась, господин следователь.
— Вспомните еще раз, где вы ели?
— Пила кофе с бриошем на площади Жанны д’Арк. Там мы часто бывали с мужем. Думала, может, встречу его.
— Ранее вы утверждали, что не ели целый день. И обычно завтракали на Елнсейских полях, в кафе «Мариньян».
— Я забыла. Я все забыла, простите меня, грешную.
— Повторите, пожалуйста, когда вы видели мужа?
— Домой он вернулся в среду. Вынул из костюма два бумажника. Один — с деньгами. Положил на камин.
— Да, это я помню. А эта записная книжка вам знакома?
— Она принадлежала... принадлежит мужу.
— Вы ее взяли из отеля «Пако, носили с собой весь четверг и почему-то хотели избавиться от нее. Почему?.. Не трудитесь: я напомню вам запись в конце ее.
— Какая запись? Откуда она взялась?