Рассказы, эссе, философские этюды
Шрифт:
А этот раз мы сидели на двух стульях под стенкой, а на третьем я разложил бумаги и писал. Вдруг в комнату вошли 3 араба. Один из них здоровый, ростом с Венечку, т. е. на пол головы выше меня, грузный, с массивной как котел головой, явно предводительствовал. Они направились прямо к нам и предводитель, подойдя, сказал, с трудом лепя из слов предложения (видно было, он - не мастер разговаривать): «Что это? Разве тут можно писать?» Я, конечно, сразу почувствовал что вопрос провокативный, для завязки скандала, нечто вроде просьба горчицы в советском ресторане. Я с детства не люблю скандалов, оскорблений и драк и потому всегда и всячески оттягиваю их начало в надежде, что может быть я ошибся, может быть тут действительно нельзя писать, может быть его дезинформировали и мы сейчас вежливо поговорим и недоразумение утрясется. Поэтому я достаточно любезно спросил его «А почему ты думаешь, что тут нельзя писать». Но араб, которому действовать было легче чем разговаривать, решил что он уже выполнил необходимый словесный ритуал вступления и можно переходить к действиям. Ни слова больше не говоря он размашисто двинул ногой по стулу, на котором лежали бумаги, стул отлетел и перевернулся и бумаги рассыпались. Тут Венечка, который хоть и ослабел после психушки, но сохранил свою взрывную бакланью натуру, подскочил к арабу вплотную и бурно жестикулируя и брызгая слюной тому в лицо, заорал на смеси иврита и русского нечто невразумительное даже для меня, не то что для араба, не понимающего по-русски.
Так оно и оказалось и по возвращении из карцера Веня и не думал на меня обижаться. Наоборот, единственное, о чем он переживал это, что не видел как я дрался с его обидчиком и поэтому долго приставал ко мне с вопросом, хорошо ли я тому врезал и требовал еще и еще подробностей.
И тем не менее последствия этого моего казалось бы разумного со всех сторон поступка - были и с самой неожиданной стороны. Через несколько дней после этой драки ко мне опять подошел тот самый тюремщик и сказал: «Воин, будь осторожен, тебя собираются резать». Он не сказал мне, кто собирается и я не стал спрашивать, потому что к тому времени я и сам почувствовал уже развившимся тюремным инстинктом, что надо мной нависла опасность, и чувствовал откуда она. Она исходила из камеры того араба, с которым я дрался.
Позже, когда все улеглось, я узнал причину, по которой они хотели меня резать, а также и причину самой драки, которую араб затеял, вне сомнений, преднамеренно. Дело в том, что этот араб был такой же баклан как и Венечка. Насколько, я понимаю, бакланы - явление если не чисто российское, то все же типичное для русских, а вот для евреев и арабов оно не типично. Не потому что арабы чересчур миролюбивы. В Библии сказано, что сыны Исмаила всю жизнь будут полагаться на меч свой - примерно так - и это похоже на истину. Но кулаки - не меч. Среди арабов гораздо чаще встречаются любители поиграть ножом, чем драться на кулаках. Кстати у них, во всяком случае у их уголовников существует даже высокоразвитая культура орудования ножом, если это можно назвать культурой. Я имею в виду не фехтование на ножах, а детально разработанные правила наказания виновных с помощью ножа. Т. е. за что нужно порезать лицо, а за что руку или ногу или воткнуть нож в печенку или в селезенку. Речь идет, конечно, не о стихийно возникшей драке, а именно о наказании кого-то, кого они считают в чем-то виноватым. Причем наказание это делается не в поединке, а исподтишка, иногда даже со специальным отвлечением внимания жертвы, или заманиванием ее в ловушку, в чем они тоже мастера.
Так вот Куши - такова была кличка этого араба, данная ему за негроидные черты лица и темный цвет кожи («Куши» означает негр) - был не типичный в этом смысле араб, как и Венечка - еврей. Он любил именно подраться и не любил поножовщины. Когда он прибыл в наше отделение, а это произошло вскоре после того как Венечку сбросили на мое попечение, он стал искать с кем бы ему подраться. Причем он хотел подраться с достойным противником. Бить слабых, в его пользу будь сказано, ему не доставляло удовольствия. Он хотел также чтобы эта драка не имела ножевых последствий. И ему указали на меня. Вот, мол, есть один русский, который хорошо дерется, а вот пользоваться ножом принципиально не хочет. И я действительно не хотел пользоваться ножом - не хотел рисковать и еще кого-нибудь убить в самообороне даже. Но не только поэтому. Дело в том, что наше тюремное начальство обычно закрывало глаза на драки на ножах, за исключением только, если был труп. Труп оно скрыть не могло и тогда отыскивали виноватого (и даже избирали невиновного на должность виноватого, если не могли найти такового) и последнему мотали новый срок. А вот если происходила резня без трупа, то начальство это скрывало (чтобы лучше выглядеть перед своим начальством) и потому виновного не сажали даже в карцер. Но у меня был конфликт с начальством и оно бы не упустило возможности намотать мне новый срок. Кстати, немалое число моих драк в тюрьме было не потому, что я не находил общего языка с зэками, а потому, что начальство специально натравливало на меня тех из них, которыми оно могло манипулировать, а такие всегда имеются.
В общем появление Куши в тот день в клубе вовсе не было случайностью и искал он именно меня, а не Венечку. Те же два араба, что были тогда с ним, были что-то вроде секундантов и должны были обеспечить, чтобы дрались мы с Куши один на один. И потому то они и не вмешивались после того, как Венечка был в самом начале отключен. По своей простодушной бакланьей натуре Куши никакого зла на меня после драки не затаил, как не имел его до драки. Ну хотел подраться с достойным противником и подрался. Ну получил раз по морде - для такой морды как у Куши это был не более чем массаж. Ну попал на 3 дня в карцер, а я не попал. Для него, как и для меня, попадание в карцер было такой пустяк, что о нем не стоило и говорить. (Позже мне довелось сидеть в таком славном месте, что я время от времени специально делал какое-нибудь нарушение, чтобы попасть в карцер и там отдохнуть). Но в его камере нашлись лдишки, которые захотели нажить себе кусочек авторитета на разжигании конфликта, усмотрев возможность раздуть его из ничего на национальной почве. Мол вот он, т. е. я, - еврей и не попал в карцер (как будто Венечка попавший вместо меня - не еврей), а ты - араб, так тебя сунули на 3 дня. Не только в тюрьме, но и на воле всегда находятся этот тип людей, которые не имея на чем еще себя построить, строят на псевдопатриотизме и разжигании национальной вражды. И главное всегда преуспевают, тем более в таких обществах как израильское, российское, украинское и вообще везде, где есть застарелый национальный конфликт. В общем раздался клич боевой трубы и все построились под знамя и решили меня резать (каким именно способом, этого я не узнал).
Получив предупреждение тюремщика я, к счастью, не стал менять своих привычек поведения, не стал отсиживаться в камере, избегая мест, удобных для сведения счетов, вроде упомянутого клуба или ходить туда только в сопровождении кого-нибудь. К счастью, потому что иное мое поведение рассматривалось бы как проявление трусости, а значит, косвенное подтверждение вины. К тому же страх разжигает азарт преследования как у животных так и у людей. Наоборот, я стал как бы немножко бравировать и появляться в таких местах чаще обычного, так сказать вызывая огонь на себя. Делал я это не из холодного расчета, а по натуре - всякое давление вызывает у меня желание поступать наоборот. И вот однажды я сидел в столовой после ужина и смотрел телевизор. Ужин у нас был ранний, сразу после работы, и заканчивался часов в 6, а детективы, любимые зэками начинались по израильскому телевидению где-то в 7- пол 8го. С 6 до 7 столовая бывала, как правило, пустынна, а в то время года, там было в это время уже достаточно сумрачно. Поэтому это было и время и место удобные для сведения счетов. Я сидел в одном из первых рядов, т. к. издали плохо вижу, а кроме меня в столовой была еще пара человек сидящих на задних рядах и потому не являющихся помехой для темного дела (Поучавствовать, помешать не успеют, а выдавать в тюрьме не принято). Дверь находилась посреди комнаты, так что входящий оказывался у меня за спиной.
И вот я слышу кто-то вошел и шаги неспешные, как бы осторожные, направляются прямо ко мне. Рассудок бьет тревогу, а инстинкт говорит, опасности нет. Я вообще то человек рассудка, но в тюрьме и других подобных местах и ситуациях инстинкт надежнее рассудка. Если, конечно, этот инстинкт есть или выработан. Ну а если нет, то горе тому. Как говорил мне один бывалый зэк, в израильской тяжелой тюрьме, человек, у которого не вырабатывается подобный инстинкт, более года не выдерживает: у него или сгорают нервы или он превращается в шестерку, об которого вытирают ноги и которого, как в анекдоте про неуловимого ковбоя Джо «никто не может поймать, потому что он никому и нафиг не нужен». В общем я сижу спокойно пока вошедший не подходит вплотную и не ложит мне руку на плечо. После этого я еще выдерживаю паузу и только тогда молча не спеша поворачиваюсь. Передо мной стоит Юсуф, пахан камеры, в которой обитает Куши. «Выйдем» - говорит мне он. «Выйдем» - говорю я. Действительно, почему не выйти, если во дворе и светлее и больше народа и благоприятный момент для резания он уже и так имел и не воспользовался им. Мы выходим, доходим до середины двора и он говорит мне, указывая на их камеру: «Зайдем». О, заходить во враждебную тебе камеру, а тем более, если ты знаешь, что там тебя собираются или собирались порезать, заходить в одиночку и без оружия, это - не героизм, это - идиотизм. Я слышал рассказы, сказания о героях, которые в одиночку врывались в камеры врагов своих, но не безоружные, а держа в каждой руке по ножу, и не заходили по приглашению, а именно врывались, врывались неожиданно, сходу начиная разить направо и налево. Так что если бы я отказался никому бы и в голову не пришло обвинять меня в трусости. Но инстинкт безошибочно подсказывает, что опасности нет, и я говорю: «Зайдем». Мы заходим и открывается картина: вся камера сидит полукругом в углу комнаты с каменными мордами американских индейцев на военном совете и в середине возвышается Куши. Мы входим в центр полукруга и Юсуф говорит мне указывая на Куши: «У вас с ним была заварушка. Мы думали, что ты был там неправ и хотели тебя порезать. Но потом разобрались и решили, что ты в порядке. Делайте сульху». Сульха по арабски «мир». Т. е. может для обозначения мира во всем мире они употребляют какое то другое слово. Все знают также арабское приветствие «селям алейкум» - «мир вам», но при заключении мира между людьми имевшими вражду, ссору и т. п. они употребляют «сульха». И это слово настоль популярно в быту, что его знают и евреи, особенно в тюрьме. Тут каменные морды осветились улыбками, а шире всех расплылась ряшка Куши. Я искренне пожал ему руку. Несмотря на то, что он начал драку и не с того ни с сего, я никакого зла на него не таил. Конечно, я понимал, что бакланство ведет иногда к человеческим трагедиям, но я согласен с христианством в том, что больше простится тому, кто «не ведает, что творит», а бакланы - люди простодушные и добрые, но как бы задержавшиеся в детстве. И потом трагедия есть часть нормальной жизни. Я не верю, что если бы Бог устроил жизнь так, что в ней не было бы места трагедиям, то в ней могло бы найтись место счастью. Это несмотря на то, что многие мыслители, начиная с еврейских пророков роптали на Бога именно по этому поводу. Но ошибались они. Возможность счастья, как такового, разрушает именно тихая бескровная подлость, разъедающая душу, подлость, которой сегодня разлилось море и она же, именно она ведет к большому кровопролитию.
В общем мы не только помирились с Куши, но и стали в некотором смысле друзьями. Конечно, мы не ходили друг к другу в гости в камеры и не вели бесед на прогулках во дворе, но встречаясь время от времени в карцерах, куда оба частенько попадали, мы радостно приветствовали друг друга: «Ахалан, сахалан!
– А и ты здесь - А тебя за что?
– Да ни за что. А за что тебя?
– Да тоже ни за что». «У суки!!» - добавляли мы уже в один голос, имея в виду тюремщиков.
Поединок
В них было что-то шакалье, дерзкое и приниженное одновременно. Сидя под стенкой они выбирали кого-нибудь из прогуливающихся во дворе, как правило человека нового или не имеющего своей компании, и развлекались на его счёт. Тыкали в его сторону пальцами скаля зубы, сплёвывая и гримасничая. Они прекращали своё кривляние, когда человек поворачивался в их сторону, но не в самый тот момент, а чуть позже, так что травимый успевал уловить что-то наглое и оскорбительное в их рожах, чувствовал, что вонь идёт в его сторону, но не был в этом вполне уверен. А если бы попытался предъявить им претензии или начать что-то выяснять они бы сразу отпёрлись и выставили его мнительным психом.
Меня, белую ворону в тяжёлой израильской тюрьме, не уголовника, не коренного жителя Израиля, не укорененного как следует даже в не уголовную среду его, сия чаша просто не могла миновать. После периода сомнений: не ошибаюсь ли, не воображаю ли себе, я встал перед проблемой, что делать. Сегодня с этой проблемой сталкиваются многие не только в тюрьме и не только в Израиле. Наш мир стал миром обезьяним и психологические войны стали может быть главнее физических.
– Если у тебя нет денег даже на хлеб, а на встречу тебе идёт человек, который в каждой руке держит по мороженому и поочерёдно откусывает от обоих, то не дай Бог показать, что это тебя достаёт. Потому что он тут же побежит, купит 4 мороженных, будет держать по 2 в каждой руке и откусывать от всех 4-х и всё это специально у тебя под носом. Главное правило «книги уменья жить» - это не обращать внимания всячески изображать, что это тебя не волнует.