Рассказы, эссе, философские этюды
Шрифт:
На сей раз я выбрал местом операции раздаточное окошко в столовой. Я приходил к началу раздачи и становился в стороне, ожидая моего врага, и когда он занимал очередь, я занимал сразу за ним и держался вплотную к нему, так чтобы в случае, если он сделает шаг назад, он непременно наступил бы мне на ногу или толкнул меня. Стоящие в очереди иногда вынуждены делать такие отступления, когда вперёд влазят те, кому очередь заняли. Но пуганная дичь, как известно, осторрожней и Шакал всячески избегал столкновение со мной. Тогда я ещё раз изменил тактику и, придя в столовую одним из первых, не дожидаясь Шакала получил свою порцию и расположился недалеко от входной двери. Покончив с первым и вторым я сидел изредко отхлёбывая компот и дожидаясь Шакала. Он пришёл одним из последних, получил свою еду, но, когда закончил есть, увидел, что я ещё сижу, и справедливо рассудил, что я жду его. Он попытался пересидеть меня, но столовая быстро пустела и он понял, что рискует остаться в ней со мной один на один. Тогда он пошёл на прорыв. Я двинулся ему на наперерез, но он резко увеличив скорость, бегом обогнул меня и почти уже выскочил наружу. Всё же в дверях я настиг его и, отбросив всякую дипломатичность, просто дал ему хорошего пинка, от которого он слетел с крылечка и растянулся во дворе. Я быстро вернулся на своё место и
Шакал стоял посреди двора, ожидая моего появления и как только увидел меня как и прошлый раз сунул руку за пояс. Но оказалось, что он совал её вовсе не в карман-пистон за лезвием бритвы, а глубоко внутрь брюк за ножом. Только на этот раз он, наверное, уже подготовился, распустил ремень, может расстегнул верхнюю пуговицу брюк, и не успел я сделать и двух шагов в его сторону, как он уже извлёк оттуда нож.
Позже я узнал, что Шакал был не совсем такой шакал, как мне это при моей неопытности казалось. Он был одним из самых заядлых и опасных бойцов-кинжальщиков в тюрьме. Он и сидел за убийство ножом и в тюрьме успел уже продырявить нескольких, причём одного в присутствии тюремщиков в их же коморке. И он был едва не единственный на всю тюрьму, кто ходил постоянно при ноже. Быть постоянно при ноже в рамльской тюрьме было совсем не просто, если учесть, что нас минимум два раза в день, индивидуально каждого досматривали на сей предмет при выходе на работу и возвращении с нее. Досматривали и с помощью ощупывания и с помощью детектора металла. Для того чтобы проносить нож через эти досмотры, он в чехле из бумаги с графитным покрытием, отражающей лучи детектора, приклеивался липкой лентой к промежности зэка. Туда при обычном досмотре, связанном с выходом на работу и возвращением с неё, охранники не совали руки, а детектор экранировался и бумагой и соответствующими частями тела. Но ходить целый день с ножом приклеенным к промежности, сидеть, работать, было настоль неудобно, что никто так не делал. Нож брался только на конкретное дело. И только Шакал таскал его на себе целый день и каждый день. И все в тюрьме, по крайней мере в нашем отделении, это знали. Нужно было быть такой белой вороной, как я, чтоб этого не знать.
Потом уже, время спустя, продолжая на горьком опыте изучать тюрьму, её обитателей и понятия, я понял почему я так ошибался в оценке Шакала. В том что человек, хорошо владеющий ножом, вовсе не обязательно становиться авторитетом в израильском уголовном мире, я уже писал. Но такой боец может быть даже презираем, хотя одновременно его будут побаиваться. Существенную роль тут играет недостаток ума, недостаток весьма весомый именно в еврейской среде. И благородства. Не то чтобы я хотел сказать, что все авторитеты – сплошное благородство. Но в Шакале и его компании было что-то уже слишком анти благородное. Однако полностью объяснить и мою ошибку в оценке Шакала и его поведение в этой истории я и сейчас не берусь. Хотя кое-что прояснится из дальнейшего.
Пока же я стоял с голыми руками перед противником с ножом и мне предстоял поединок, который, как потом оказалось , можно было заснять камерой и вставлять как эпизод в любой триллер без обработки.
Раздался чей-то крик: «нож» и двор мнгновенно опустел - публика разбежалась по камерам. Нарваться на случайный удар ножом в таких ситуациях – дело распространённое и никому не хочется иметь с «чужого пира похмелье». Выскочившие на крик из своей каморки два дежурных тюремщика, увидев нож тоже юркнули назад и закрылись. Они по инструкции не должны соваться в ножевые разборки, а должны вызвать подкрепление, что они и сделали. Подкрепление прибывает через минут 5-10, но поскольку ножевая драка – не бокс на ринге, то времени этого более чем достаточно, чтоб она закончилась результативно. Во дворе осталось только человек 10-15 гвардии, калибров, которые также освободили всё пространство под поединок рассредоточившись по периметру его под стенами. Сбежать при виде ножа в камеру им не позволяло достоинство. Кроме того расположившаяся под стенками гвардия стихийно взяла на себя функции арбитров и блюстителей и заботу, чтобы поединок был «фер», по правилам. По их правилам, естественно. То, что мой противник был с ножом, а я без – было моя забота, зато компания Шакала не могла вмешаться на его стороне – это было бы уже не «фер».
Я не владею ни одним из видов боевых искуств и единственный вид спорта, которым мне приходилось заниматься и навыки которого могут пригодиться в драке, это классическая борьба. Но против ножа и она не дает приёмов. Поэтому я маневрировал , прыгая в стороны и отскакивал от его выпадов, пытаясь при случая выбить нож ударом ноги. Но он был грамотный кинжальщик и держал руку с ножом в районе бедра, выбрасывая её вперёд лишь при нанесении удара. Отступая при очередной его атаке, я зацепился пяткой за выступ на покрытии двора. Покрытие было старым, потрескавшимся от жары и отдельные бесформенные плиты повылазили из общей плоскости, образовав уступы, за один их которых я и зацепился. Я упал навзничь, но по привычке, оставшейся от занятий борьбой и гимнастикой и ставшей уже натурой, я успел сгруппироваться и перекатился через голову, намереваясь тут же вскочить на ноги. Но я слишком давно не практиковал этого приёма и крутнул слишком сильно. В результате, когда я уже поднимался на ноги из-за сохранившиеся инерции я потерял равновесие и всё таки растянулся по полу во весь рост на спине. Ситуация была идеальной для Шакала и он не преминул ею воспользоваться. Единственное, что я выиграл от своего приёма, было расстояние на которое я откатился. Вместе с тем, что было в начале падения образовалось метров 6. Преодолевая это расстояние Шакал сделал короткий разбег и прыгнул на меня, распластавшись в воздухе «ласточкой» и держа нож возле плеча с поворотом кисти вниз, наподобия тореадора в прыжке наносящего быку смертельный удар. Но как не торопился и как ни проворен был Шакал, растояние и реакция спасли меня. Я успел поджать свою левую толчковую коленом к груди и работая спиной и прессом ( гимнастическая школа) выбросил её ему на встречу. Моя стопа вышла ему в живот в момент, когда от лезвия ножа до груди напротив сердца оставалались сантиметры. Удар был такой силы,
Я сделал пару кругов по двору. Нет, не в качестве гладиатора или тореадора, принимающего поздравление зрителей. Это была уже вьевшаяся тюремная манера изображать, чтобы не произошло, что ты здесь ни причём, ты просто гуляешь. После этого я ушёл в свою камеру, полагая, что на этот раз я сделал своё дело и эта история закончилась. И вновь ошибся.
Минут через 10 явился вызванный дежурный наряд и прямиком проследовал в камеру Шакала. Через некоторое время очухавшегося Шакала вывели из камеры и увели. Затем они протрусили его камеру, нашли его нож и ещё несколько. И вроде собирались уже уходить, как вдруг прозвучала моя фамилия и мне предложили следовать за ними (точнее перед ними). Меня запихали в один из карцеров. Шакал, который сидел почти напротив меня, уже окончательно очухался и изрыгая в мой адрес проклятия и угрозы зарезать меня в другой раз.
На другой день меня извлекли из карцера и повели наверх к начальству. Там уже был Шакал. Начальство предложило мне сделать «сульху» - примирение, заявив, что с Шакалам они уже переговорили и он согласен. Шакал стоял с каменной мордой, ни словом ни знаком заверений начальства не подтверждая. Да я б не поверил в его искренность, даже если бы он сам по своей инициативе, а не в кабинете начальства и под его давлением предложил мне эту «сульху». Не доверял я и начальству. Искренность их заботы обо мне вызывала сомнение уже тем, что они при этим нарушали закон и инструкции. По закону они должны были завести на Шакала новое дело за попытку к убийству. А по инструкциям они должны были развести нас с Шакалом по разным тюрьмам или хотя бы отделениям. Конечно, у них существовала практика: для того чтобы лучше выглядеть перед высшим начальством, не заводить дел, если нет труппа. Даже если человеку почти совсем отрезали голову, но героическими усилиями врачей в тюремной больнице пришили её и он чудом выжил. Было такое. Перевод одного из нас в другую тюрьму требовал объяснений и из-за этого история могла открыться высшему начальству. Но уж в другое то отделение они могли перевести одного из нас без всяких проблем – внутренее же дело. Тем более, что отделение, в которой мы сидели, именуемое «Вав-2», было отделением новоприбывших и проштрафившихся. Так сказать, карантин и штрафбат в одном лице. Поэтому это было самое паршивое отделение в тюрьме ( не считая специальных морилок): в самой старой части её, с камерами, в которых было сыро даже в середине лета, мрачно, грязно и бегали огромные крысы, от которых ночью мы отбивались ботинками, а днём ловили на самодельные удочки, нацепив на крючок кусок хлеба. Но главной «прелестью» отделения была публика. Треть были психи с удостоверением, которых переодически забирали подлечить в психушку и возвращали нам же, поскольку в более приличные отделения они не годились. Славо богу большинство из них были тихие и только развлекали нас разговаривая, например, с пустой сторожевой вышкой. Что касается проштрафившихся, то понятно, что это публика в среднем не из самых приятных, даже по тюремным меркам. Новоприбывшие же торчали у нас на карантине месяц, ну два и затем отправлялись в более приличные отделения. Кроме меня. Я сидел там уже около года. Конечно, у меня были драки и карцера за них. Но драки без поножовщины - это в тюрьме такая мелочь, за которую никого в категорию штрафных не переводят. Так что меня и без истории с Шакалом давно пора было перевести в более приличное отделение.
Наконец, что меня ожидала в случае принятия «сульхи»? Начальство прикрывало себе задницу этой «сульхой» на случай повторения драаки с кровавым исходом. Мол, ну мы немножко виноваты, что недооценили серьезность конфликта, но ведь мы же сделали им «сульху» и думали, что они помирились. А драка вновь была неизбежна, поскольку Шакал, не унявшийся после первого выяснения отношений и угрожавший меня убить после поединка, навярняка продолжил бы войну, хоть может быть и поменял тактику. Но не мог же я до бесконечности драться с голыми руками против ножа и всегда побеждать. Я –не Брюс Ли и не Попай. А сделать и себе нож и запузырить Шакала – значило бы получить новый срок и распроститься с надеждой доказать свою невиновность по делу, за которое сидел. Кто бы уже стал разбираться была там самозащита или не было, если бы на мне повисло второе дело об убийстве или попытке убийства (ранении). А у меня впереди ещё было обжалование моего дела в Верховном Суде.
Мысль о том, что в этом и была причина, объясняющая поведение Шакала, что кому то очень хотелось, чтобы я не смог обжаловать своё дело в Верховном Суде, хотелось закопать меня понадежней или ножом Шакала или новым делом, тогда не приходила мне в голову. Лишь со временем я понял, что эта гипотеза объясняет многие странности в поведении Шакала. Если его натравливало на меня по указанию свыше тюремное начальство, имея на него рычаги давления, то он не мог прекратить своей игры, с одной стороны, а с другой по возможности уклонялся от прямого столкновения со мной, не желая ради начальства рисковать здоровьем или новым сроком. И только вылетев на глазах у публики от моего пинка во двор, он стал действовать уже не по принуждению начальства, а движимый непосредственными эмоциями.
Хоть внятно эта мысль тогда не пришла мне в голову, но в подсознании она бродила и на меня накатывало чувство безисходности, тупиковости ситуации.
Я решил обратиться к пахану арабской половины нашего отделения (с которым, как я упоминал, мы играли иногда друг против друга в баскетбол и это породило известную степень дружествености отношений) в надежде, что его вмешательство превратит фальшивую «сульху», устраиваемую начальством, в настоящую. Я сказал ему, что не верю, что Шакал и его компания прекратят травлю, и что, по его мнению, я должен делать, если же прекратят. – Ну, тогда тебе придётся драться с ними ещё раз- сказал он. Его ответ разочаровал и обидел меня. Со временем я, правда, понял, что в философском плане он прав. Ничего как драться вновь и вновь, драться в широком смысле слова, нам не остаётся в этой жизни, если мы хотим прожить её достойно. Но это в философском плане. А в тех конкретных обстоятельствах, деталей которых он не знал (да я и сам, как сказано, не до конца их сознавал) принятие его совета означало как раз противоположное, означало дать загнать себя в ту ловушку, которую мне расставляли.