Рассказы, эссе, философские этюды

Воин Александр Миронович

Отчасти сознавая это, отчасти чувствуя, я нашёл другой выход. Я объявил голодную забастовку с требованием разрешить мне дать интервью журналисту одной из центральных газет. Я намеревался использовать это интервью также как средство для своего оправдания вообще и при пересмотре дела в Верховном Суде. Я уже упоминал отчасти о безобразных нарушениях закона, допущенных полицией и судом по ходу моего следствия и судебного разбирательства. Среди них было и такое: полиция подбросила в жёлтую прессу клеветнические измышления обо мне, не имеющие ничего общего с действительностью и легко опровергаемые. Это было нарушения закона о «субъюдице», запрещающего публикацию утверждений, касающихся обвиняемого и могущих повлиять на решение судей, до окончания процесса. Но мало того, что это было клевета, мало того, что это было сделано с нарушением закона, но когда я из тюрьмы написал опровержение в ту же газету, они не хотели публиковать мой ответ, пока я не устроил голодную забастовку и только после 2-х недель её они опубликовали

мой ответ, но покромсав его так, что он превратился в пародию на себя. Теперь, когда процесс был закончен, я имел и моральное и юридическое право опубликовать факты, подтверждённые протоколами суда и намеревался это сделать.

На очередном свидании с моей женой я незаметно передал ей через проволочную сетку записку о

том, что начинаю забастовку и просил ее найти какого-нибудь журналиста, которого это заинтересует и который захочет взять у меня интервью. Как потом оказалось это спасло мне жизнь.

Когда кто-нибудь в израйльской тюрьме объявляет забастовку, его изолируют, чтобы другие зэки не могли передавать ему пищу. Меня изолировали в отделении карцеров, но не в обычный карцер, а в особую камеру, отделенную от коридора, куда выходили карцера, небольшим предбанником, в котором сидел охранник так, что ему виден был весь коридор и двери карцеров. Комната, в которую меня поместили, была без окон, с массивной дверью сплошного железа, в которой было окошко 20 на 20 см, закрытое снаружи железной шторкой. Ее охранник открывал только, когда хотел мне что-либо сообщить. В этом каменном мешке без воздуха, при температуре снаружи 30-35 градусов я просидел месяц без пищи, не имея никакой связи с внешним миром, не зная, сумела ли моя жена найти журналиста и каковы результаты.

На девятый день меня вывели на медосмотр. О том, что это положено именно на девятый день, я знал по предыдущему опыту и потому шел спокойно. Меня привели в кабинет врача и он начал задавать мне вопросы довольно странные при обследовании человека, проводящего голодную забастовку.

– А не страдали ли вы в прошлом психическими расстройствами. А не было ли у вас в роду кого-нибудь, кто страдал психическими расстройствами И т.д.

Уловив в его ивритской речи тяжелый русский акцент, я спросил его по русски

– Ты, что, тоже считаешь, что каждый инакомыслящий – дурак ?

Он рассмеялся и ответил мне тоже по русски

– Ну, ладно иди.

Когда не удалось сделать из меня психа, через несколько дней была разыграна другая карта. Каждого зэка пару раз в день выпускают из карцера в туалет (параш в израйльских тюрьмах нет). Туалет находился в противоположном от охранника конце коридора карцеров. Охранник открывал карцер, выпускал зэка и ждал возле дверей, когда тот вернется, чтобы закрыть его. На этот раз охранник выпустил зэка и не дожидаясь его возвращения, ушел из помещения. А зэк подошел к моему окошку, открыл его и предложил мне ломоть хлеба намазанный творогом, сопроводив это лукавым подмигиванием , как мол мы надуваем этих сук тюремщиков. Если б я пошевелил мозгами, то сообразил бы, что здесь что-то не так - зэк, который свободно шляется по коридору карцеров, хоть и не может убежать, поскольку дверь в помещение карцеров охранник уходя запер, но может таскать из карцера в карцер заначенные сигареты, гашиш и мало ли чего. По любому, нарушение слишком грубое, чтобы охранник мог сделать его по небрежности. Но две недели забастовки в условиях, когда и без голодания можно было загнуться, затуманили мне мозги и я клюнул на эту наживку и съел хлеб. Не прошло и четверть часа, как прибежал офицер безопасности тюрьмы и заорал на меня „Все, парень, кончилавсь твоя забастовка, вылазь.Ты сам прервал ее, съел хлеб.

Ударчик был ниже пояса и мне казалось, что я проиграл. Из чистого упрямства я сказал, что все равно буду породолжать. И вдруг вместо того, что бы приказать охраннику вывести меня силой из комнаты и отвести в отделение, офицер молча повернулся и ушел. Пошел к начальству получать указания, что делать со мной,подумал я. Но прошел час, прошел день, прошло два – ничего не происходило, забастовка продолжалась.

Но еще через несколько дней появился тот же офицер безопасности и, велев выйти охраннику из помещения, заявил мне прямым текстом,что, если я не прекращу забастовку, меня просто прикончат. Говорил он негромко, так чтобы зэки в карцерах его не слышали. Я не дрогнул.

Я знал из литературы, что 30 дней здоровый организм выденрживает без пищи без необратимых изменений. Правда, имелись в виду не такие условия, в которых я проводил забастовку. Но после неудачной попытки под педлогом медосмотра сделать из меня психа, меня все же водили систематически на настоящие медосмотры, брали мочу и кровь, так что я знал, что организм продолжает фенкционировать нормально. Однако, к концук 30-и дней, как и предсазывала медицина, эти изменения начались: повысился или понизился гемоглобин или бирлирубин или еще чего-то и т.п. Я не достиг цели, но калечить самому себя

из принципа -= противно моей натуре. Кроме того я чувствовал, что хоть то, чего я добивался, не осуществилось,но что-то там во внешнем мире произошло. И действительно, когда прекратив забастовку я оказался вновь в своем отделении и получил, наконец, свидание со своїй женой, то узнал, что на таки установила контакт с журналистом из „Гаарец” – одной из ведущих израйльских газет и этот журналист обращался к тюремным властям с просьбой взять у меня интервью и хотя ему отказали, опубликовал таки заметку, что такой-то объявил в рамльской тюрьме голодную забастовку. Журналист был хороший и потому не забыл упомянуть,что этот такой-то – доктор наук, а в Союзе был одним из ведущих деятелей Алии (т.е. борьбы евреев за право выезда в Израйль) на Украине. Так что заметка, несмотря на свой малый размер, была замечена, а потом он ее еще повторил, сообщив через пару недель,что я продолжаю забастовку.Если бы не эти две заметки, то меня бы упекли в психушку и не найдя имевших психрасстройства среди моих моих родственников, и накачали бы там какой- нибудь дрянью так, что когда до меня добрались бы близкие или журнаклисты, я подходил бы уже вполне под все стандарты психа. Точно также само собой, что не оставили бы меня продолжать забастовку после того, как я съел бетерброд. Но, поскольку привлечено уже было внимание прессы, то делать это не рискнули, ибо возник бы вопрос, как этот бутерброд ко мне попал, и сразу стало бы ясно, что это была провокация. Ну, и прикончить тоже, пожалуй прикончили бы, если б смогли это сделать шито-крыто.

Хоть интервьбю дать мне так и не разрешили (я сделал это лишь по выходе из юрьмы),но одной из целей забастовки я все таки добился : Шакал и его компания после этого уже не пытались травить меня (лишнее доказательство того, что за этой трав лей стояло руководство тюрьмы. Конечно, это не означало конца борьбы и драк в частности, но то уже были другие истории для других рассказов

Пастушья сумка

Могут ли кого в век генетики и кибернетики заинтересовать наблюдения и мысли пастуха? Вроде бы не должны. Но с другой стороны, кто его знает этого современного читателя и что может его заинтересовать, а что нет.

Вот, помню, один киевский инженер поехал в Египет. Не туристом, полакомиться жаренными в папирусе ибисами – тогда советские туристы только открывали Болгарию и таких стран как Египет на их картах еще не было. Поехал помогать строить ассуанскую плотину и черт его дернул полезть купаться в Нил. И в середине 20го века, как бы в насмешку над достижениями современной цивилизации, его вместе с логарифмической линейкой съел нильский крокодил. Всех, знавших инженера, и тем более незнавших, особенно поражала деталь логарифмической линейки. Предсмертные муки бедняги почему-то не будоражили воображения так, как вопрос не застряла ли линейка в пасти крокодила и успешно ли она была переварена. Так что поди знай заранее, что будет интересовать нынешнего читателя.

Правда, драматическая история киевского инженера не совсем параллель для безобидных картинок из жизни овец и коз, которых довелось мне пасти в горах Македонии, тем более, что ни одну из них за то время, что я пас, даже не съели хищники. Хотя мне и приходилось слышать рассказы о неком ликосе, который водится в этих местах и может задрать и теленка. Кто такой ликос я, не зная греческого, в точности не понял, но это и не важно, читатель, так как меня не тянет писать драму из жизни баранов. Наоборот мне хочется мало того, что про баранов и коз, но еще и о малых и неважных, не имеющих никакого отношения к производству мяса и молока деталях из жизни этих, может быть скромнейших на земле животных, написать. Конечно, мне известна притча Чапека о том, что если в газете и будет что напечатано про домашних животных, то лишь сообщение вроде того, что «вчера в Чешских Будейовицах было истреблено 5 тысяч кошек». Да, газета, пожалуй, не станет печатать про коз и баранов без драмы. Но есть ведь и толстые журналы и я как раз в такой и целю послать свой опус. В газете человек ищет только чего-нибудь такого, что возбуждает, что позволяет кричать соседу на работе! «Нет, ты послушай, что они пишут!» А толстые журналы люди читают только, когда очень нечего делать, и в таком состоянии, думаю я, могут заглотить и мелкие детали из жизни баранов. И, наконец, признайся читатель (в момент, когда тебя никто не подслушивает), разве не из мелких деталей состоит по преимуществу наша с тобой жизнь и чего она стоит эта жизнь без них.

Итак вглядимся в картинки и детали.

Вот баран с остервенением пытается вкрутить себе в ухо копыто задней ноги. Копыто – мало подходящий для этого инструмент, но не почесать в ухе, когда там чешется невозможно стерпеть и барану. Он трудится в поте лица т. е. морды минут 5. Наконец, на морде его разливается удовлетворение результатом и он бежит догонять стадо.

А вот я загнал овец в небольшой загон на дойку и среди них затесалась нечаянно молодая коза. Ей скучно одной среди овец и она начинает развлекаться. Она подходит поочередно то к одной, то к другой и то ли покусывает их за ушко, то ли нашептывает им скабрезные анекдоты, но бедняжки шарахаются от нее, как от заразы. Вскоре она приводит в возбуждение все стадо и приходится ее срочно выпустить.