Рассказы и очерки
Шрифт:
– Скажите пожалуйста!
– воскликнул Мейзлик.
– Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм... "Дома в строю темнели сквозь ажур..." Почему в строю? Объясните-ка это.
– Житная улица, - безмятежно сказал поэт.
– Два ряда домов. Понимаете?
– А почему это не обозначает Национальный проспект? скептически осведомился Мейзлик.
– Потому, что Национальный проспект не такой прямой, последовал уверенный ответ.
– Так, дальше: "Рассвет уже играл на мандолине..."
– Заря, - лаконически пояснил поэт.
– Ах, прошу прощения. "В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине"?
– Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, - объяснил поэт.
– Он был гоночный?
– Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
– Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
Поэт пожал плечами.
– Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
– А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
Поэт замялся.
– Вероятно, машина была коричневого цвета, - задумчиво произнес он.
– Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
– Так, - сказал Мейзлик.
– Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
– Мне, - сказал поэт.
– Мой цвет приятнее для глаза.
– "Повержен в пыль надломленный тюльпан", - читал далее Мейзлик.
– "Надломленный тюльпан" - это, стало быть, пьяная побирушка?
– Не мог же я так о ней написать!
– с досадой сказал поэт.
– Это была женщина, вот и все. Понятно?
– Ага! А это что: "О шея лебедя, о грудь, о барабан!" Свободные ассоциации?
– Покажите, - сказал, наклоняясь, поэт.
– Гм... "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки"... Что бы все это значило?
– Вот и я то же самое спрашиваю, - не без язвительности заметил полицейский чиновник.
– Постойте, - размышлял Нерад.
– Что-нибудь подсказало мне эти образы... Скажите, вам не кажется, - что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
И он написал карандашом "2".
– Ага!
– уже не без интереса воскликнул Мейзлик.
– Ну, а это: "о грудь"?
– Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
– Остаются барабан и палочки!
– взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
– Барабан и палочки...
– размышлял Нерад.- Барабан и палочки... Наверное, это пятерка, а? Смотрите, - он написал цифру 5.
– Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
– Так, - сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру "235".
– Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
– Номер? Я не заметил никакого номера, - решительно возразил Нерад.
– Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему,
Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
– Я на минутку, - сказал Мейзлик.
– Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
– Какое авто?
– испугался поэт.
– "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!" - одним духом выпалил Мейзлик.
– И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
– Ага!
– вспомнил поэт.
– Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
– В другой раз!
– поспешил ответить полицейский чиновник.
– Когда у меня опять будет такой случай, ладно?
1928
ГИБЕЛЬ ДВОРЯНСКОГО РОДА ВОТИЦКИХ
В один прекрасный день в кабинет полицейского чиновника д-ра Мейзлика вошел озабоченный человечек в золотых очках.
– Архивариус Дивишек, - представился он.
– Господин Мейзлик, я к вам за советом... как к выдающемуся криминалисту. Мне говорили, что вы умеете... что вы особенно хорошо разбираетесь в сложных случаях. А это чрезвычайно загадочная история, - заключил он убежденно.
– Рассказывайте же, в чем дело, - сказал Мейзлик, взяв в руки блокнот и карандаш.
– Надо выяснить, - воскликнул архивариус, - кто убил высокородного Петра Берковца, при каких обстоятельствах умер его брат Индржих и что произошло с супругой высокородного Петра Катержиной.
– Берковец Петр?
– задумался Мейзлик.
– Что-то не припомню, чтобы к нам поступал акт о его смерти. Вы хотите официально поставить нас в известность об этом?
– Да нет же!
– возразил архивариус.
– Я к вам только за советом, понимаете? Видимо, у них там произошло нечто ужасное.
– Когда произошло?
– пришел ему на помощь Мейзлик. Прежде всего прошу сообщить точную дату.
– Ну, дата ясна: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, отозвался Дивишек, укоризненно воззрившись на полицейского следователя.
– Это вы должны бы знать, сударь. Дело было в царствование блаженной памяти короля Иржи из Подебрад *.
– Ах, так!..
– сказал Мейзлик и отложил блокнот и карандаш.
– Вот что, мой друг, - продолжал он с подчеркнутой приветливостью.
– Ваш случай больше относится к компетенции доктора Кноблоха *, нашего полицейского врача. Я его приглашу сюда, ладно?
Архивариус приуныл.
– Как жаль!
– сказал он.
– Мне так рекомендовали вас! Видите ли, я пишу исторический труд об эпохе короля Иржи Подебрада и вот споткнулся, - да, именно споткнулся!
– на таком случае, что не знаю, как и быть.