Рассказы и очерки

Чапек Карел

– Введите его, - мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе.
– Фамилия и местожительство?
– машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.

– Кралик Ян - студент механического факультета, - отчетливо произнес свидетель.

– Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?

– Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке...

–

Как далеко вы были от места происшествия?
– прервал его Мейзлик.

– В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из... из пивной, и когда мы проходили по Житной улице...

– А кто такой ваш приятель?
– снова прервал Мейзлик.
– Он тут у меня не значится.

– Поэт Ярослав Нерад, - не без гордости ответил свидетель.
– Но от него вы ничего не добьетесь.

– Это почему же?
– нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.

– Потому, что он... у него... такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой... Итак, мы шли по Житной улице; вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости...

– Номер машины?

– Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе - вот...

– Какого типа была машина?
– прервал его Мейзлик.

– Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, - деловито ответил студент механик.
– Но в марках я, понятно, не разбираюсь.

– А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?

– Не знаю, - смущенно ответил свидетель.
– Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: "Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились".

– Гм...
– недовольно буркнул Мейзлик.
– Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы - ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее... Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.

Через час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.

– Дома, - ответила хозяйка квартиры.
– Спит.

Разбуженный поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. "Что же я такое натворил?" - мелькнуло у него в голове.

Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.

– Обязательно надо идти?
– недоверчиво осведомился поэт.
– Ведь я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного...

– Под мухой, - понимающе сказал полицейский.
– Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.

По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о многих других

вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе они дошли до полиции.

– Вы поэт Ярослав Нерад?
– спросил Мейзлик.- Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?

– Да, - вздохнул поэт.

– Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?

Поэт усиленно размышлял.

– Не знаю, - сказал он.
– Я на это не обратил внимания.

– Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, - настаивал Мейзлик.

– Да что вы!
– искренне удивился Нерад.
– Я никогда не замечаю подробностей.

– Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста?
– иронически осведомился Мейзлик.

– Так, общее настроение, - неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу... длинную... предрассветную... И женская фигура на земле... Постойте!
– вдруг вскочил поэт.
– Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.

Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.

– Это не то, и это не то... Ага, вот оно, кажется.
– И он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.

– Покажите мне, - вкрадчиво предложил Мейзлик.

– Право, это не из лучших моих стихов, - скромничал поэт.
– Но, если хотите, я прочту.

Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:

Дома в строю темнели сквозь ажур,

Рассвет уже играл на мандолине.

Краснела дева.

В дальний Сингапур

Вы уносились в гоночной машине.

Повержен в пыль надломленный тюльпан.

Умолкла страсть. Безволие... Забвенье.

О шея лебедя!

О грудь!

О барабан и эти палочки

Трагедии знаменье!

– Вот и все, - сказал поэт.

– Извините, что же все это значит?
– спросил Мейзлик.
– О чем тут, собственно, речь?

– Как о чем? О происшествии с машиной, - удивился поэт. Разве вам непонятно?

– Не совсем, - критически изрек Мейзлик.
– Как-то из всего этого я не могу установить, что "июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии". Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.

– Все это внешние факты, сырая действительность, - сказал поэт, теребя себя за нос.
– А поэзия - это внутренняя реальность. Поэзия - это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, - укоризненно закончил Нерад.