Рассказы Матвея Вьюгина
Шрифт:
— Положительно думаю, товарищ начальник. Обязательно поставим на ноги. Все поднимемся и вытянем.
— Это так, но одной силы здесь мало, — задумчиво проговорил он и поглядел на меня долгим невеселым взглядом. — А ты знаешь, что Гулямханбек происходит из этого селения? Здесь он не только родился и вырос, но и первую банду вывел отсюда…
Это действительно было так. Правление колхоза находилось теперь в его доме, крытом черепицей. Земля, хозяйственные постройные, большой сад и виноградник — все это больше не принадлежало Гулямханбеку. Одна его старая
Всякий раз, когда я приезжал в колхоз, меня с радостью встречал мой знакомый Каримбаба. Голова Каримбабы отливала червленным серебром — это не старость, а жизнь так посеребрила его. Глаза у него были еще свежие, полные какого-то внутреннего восторга, и когда он не горячился — добрые. Ему очень хотелось научиться так же, как я, управляться с огнем и с раскаленным железом. Во всякой работе он был моим первым помощником и молотобойцем.
В этот раз Каримбаба встретил меня на околице. Он был чем-то встревожен. Я слез с коня, поздоровался, как всегда, весело, с шуткой, но Каримбаба ответил мрачно:
— Плохо, Матвей, совсем плохо, — вместо радушного восточного приветствия заговорил он. — Вчерашний день два человека бросал колхоз и ушел. Колхоз бросает, только барашка режет, мясо берет, уходит.
— Как это так?! Куда уходят?! Какое имеют право? — повторял я нелепые вопросы. — Говори толком, чего загадки загадывать?
— Что такое толком? Не понимаешь? Народ уходит, селение бросает. Куда уходит — Каримбаба не знает. Гулямханбек один знает. Он свой надежный человек присылал.
— Когда присылал? Где этот человек?
— Не знаем. Ничего не знаем, Матвей. Он сказал и ушел. Сказал: Гулямханбек все хорошо помнит, ничего не прощает. Очень скоро свой дом приезжает. Колхозный всех резать будет. Хона поджигать будет. Детей огонь бросать будет…
Новость эта очень меня расстроила. Сегодня только угрозы, а завтра Гулямханбек ворвется в селение и натворит столько бед, что нелегко будет удержать колхоз от развала. Этот бандит не из таких, чтобы бросаться словами. Он уже не раз пытался свести счеты с колхозниками: убил председателя, захватил и угнал на ту сторону отару овец вместе с чабанами. Пытался поджечь селение…
Доложил я о случившемся начальнику заставы, а он, вместо того чтобы призадуматься или осердиться, поглядел на меня прищуренными глазами и улыбнулся:
— Растерялся?
— Да нет, — неуверенно пробормотал я.
— Вижу. А ты думаешь, я посылал тебя только для того, чтобы ты лошадей там ковал да телеги чинил? Нет, не только за этим. — Он помолчал немного, а потом сказал: — Ну вот что, ежели этот прохвост полезет через границу, встретим как полагается. Но думается мне, что Гулямханбек в настоящий момент не решится на такой шаг — разлад у него в шайке идет: награбленное между собой поделить не могут. Это мы точно знаем… А тебе, дорогой товарищ, придется денек-другой в колхозе побыть, народ успокоить, ну и, конечно, принять меры, какие следует, чтобы все на свои места поставить. Действуй! Не один, конечно, с активом. Хороших людей хватает. Все не побегут, не
Вернулся я в колхоз. Каримбаба опять за околицей меня встретил. Докладывает, что пока меня не было, из колхоза еще одна семья ушла.
— Я немножко думал, Матвей, — начал он, поглядывая на меня. — Надо мамашку Гулямханбека тюрьма сажать. Пущай там немножко сидеть будет. Хорошо?
— Хорошо, да не совсем, — ответил я с удивлением. — За какие же преступления решил ты упрятать старуху в тюрьму? Она, вроде, никого не трогает, никому не угрожает. Доживает век, коптит небо и все.
— Э-э, Матвей, Матвей, зачем так не понимаешь? Чтобы Гулямханбек боялся немножко. Он посылал к нам человека, мы тоже будем посылать человека. Будет угрожать, мы тоже будем угрожать. Мамашка тюрьма сажаем, нервы немножко портить будем ему.
— Нет, такое дело не пойдет, Каримбаба, — решительно возразил я. — Ты в заложники хочешь взять старуху? Не подходяще. Она хотя и буржуйского происхождения, а все равно старуха. Мать. Что-нибудь другое придумать надо…
Собрали собрание. Поговорили. Но никого не успокоили. Народ держится настороженно, каждый уйти с собрания поскорее торопится. Понял я, что пока Гулямханбек живет в добром здравии возле границы, колхозу не видать спокойной жизни. Страх постоянно будет висеть над жителями селения.
— Думай, Каримбаба, думай хорошенько, — говорил я своему другу, когда мы остались с ним в колхозной кузнице возле чуть тлеющего горна.
А весна уже степь будоражит — время большой работы пришло на поля. Над землей голубая хмарь подымается. Курганы дымком курятся. Трава по ложбинкам пробивается… И такое множество птиц кругом, что если собрать в одно место весь их писк и гомон, весь щебет и свист, всю их тоску и радость — с ума сойти можно, оглохнуть. Только бы работать сейчас, землю от зари до зари ворочать. А тут ломай голову, как народ успокоить и удержать от паники.
— Думай, Каримбаба, дело не ждет…
— Что думать? Эх, Матвей, плохой наше дело. Я совсем сердитый сейчас. Задушил бы этот шакал. Пошел туда, той сторона, немножко ждал и душил его. Хочешь, так будет?
В глазах его была отчаянная решимость. Мне даже не по себе стало от этого взгляда.
— Нет, не подходит.
— А, что такое подходит? Он колхоз хочет совсем душить, новую жизнь, которую товарищ Ленин давал, душить хочет! Это подходит?! Он советский человек убивает, кинжалом режет — это тоже подходит, да?! — Каримбаба горячился, глаза стреляли искрами.
— Не об этом разговор, — возразил я. — Просто нельзя тебе ходить за границу… Бандиты хорошо знают, кто ты такой…
Я сердцем чувствовал, что решение этого сложного дела где-то близко.
— Мне нельзя! — воскликнул он. — Хорошо. Другой человек может ходить. Я знаю, есть такой человек.
— И не убивать, — заметил я строго. — Зачем мы руки будем об него поганить? Заманить сюда… Пусть народ поглядит на этого черта и спросит с него полной мерой за все.
— Конечно, пускай спрашивает!..