Рассказы Матвея Вьюгина
Шрифт:
Узаков был моложе нас. Ему всего двадцать лет.
На заставу он попал не по призыву, а как доброволец, после того, как басмачи убили его отца — кишлачного активиста. Пограничники замолчали, поглядывая друг на друга. Снова поднялся Аксенов и, как можно мягче, сказал:
— Махмуд, зачем же ты сердишься? Дело серьезное и не только для тебя — для нас всех. Давай говорить спокойно.
— Что такое спокойно? Я совсем спокойный, — все так же взволнованно продолжал Узаков. — Зачем такое дело придумал? Хочешь узбекский еда кушать, да?
— А нам все одно, узбекская еда или мордовская — давай ее на стол да поболе, — весело заговорили бойцы. Это сразу внесло разрядку, вспыхнул разноголосый смех. Кто-то кричал с места:
— Лишь бы вкусно было да навар пожирнее.
— Плов, например, чем плохая еда? — философски заметил молодой, как мальчик, красноармеец, сидевший за столом.
— Плов очень тужолый пища, — пробормотал Узаков, сконфуженно улыбаясь.
— Ничего, что тяжелый, выдержим! Некого стесняться! Не девицы красные — солдаты! — смеялись пограничники.
— Желудочников среди нас нету!
Смех стих только тогда, когда поднялся со стула; начальник заставы Потапов.
— Аксенов дельное внес предложение, — начал Потапов. — Узаков, действительно, достоин нашего доверия. Давайте подумаем, ладно ли, что такой смелый и волевой боец будет занят хозяйственными делами. Но что попишешь? На такую работу нельзя ставить разгильдяя и неряху. На грязную, неряшливую хозяйку в деревне пальцем показывают, брезгуют ее стряпню есть. А у нас здесь передовой пост советской державы. Мы и вовсе не можем терпеть грязь на нашем столе. Хороший пограничник везде нужен…
Вдруг распахнулась дверь ленинской комнаты, и на пороге в нерешительности остановился дежурный.
— Что случилось? — повернулся к нему Потапов.
— Мыши, товарищ начальник, — как-то не сразу, словно еще в чем-то сомневаясь, ответил дежурный. — Рядовой Васильев прискакал оттуда и докладывает: с Персидской стороны бегут. Много их, чертей, товарищ начальник…
— Еще новость, — недовольно сказал Потапов. — Отставить собрание! В ружье! — крикнул он. Затем отдал распоряжение дежурному сейчас же доложить в штаб и усилить бдительность пограничных нарядов. Сам же вскочил на коня и ускакал…
…Зрелище было — описать невозможно! Вначале, как рассказал старший наряда Васильев, мыши перебегали от норки к норке, от комка сухой глины к другому комку и никому в голову не приходило, что надвигается беда. С каждой минутой мышей становилось все больше и больше — откуда бралось! Они пошли семьями, колониями, а потом — сплошной серой массой, широким — километра на два — фронтом вдоль границы.
Впереди шумным валом перебирались кузнечики, стрекозы, всякая мелкая мошкара, еще способная прыгать и убегать. Ползли змеи, скорпионы, фаланги. Кое-где бежали суслики, зайцы, линялые, в клочьях грязной шерсти, лисицы. А дальше уже не было видно ли сухой травы, ни камней, ни земли — одна сплошная, серая, тягуче-живая масса, которая двигалась к заставе.
Потапов галопом выскочил на лобастый бугор и растерянно огляделся. Везде были мыши. Он вспомнил экспедицию ученых, которые в прошлом году жили на границе, раскапывали мышиные норки, отыскивали разносчиков чумы. Ученые рассказывали пограничникам страшные истории, а те только украдкой посмеивались: «Говорят, больше ста лет прошло, как нет у нас этой болезни, а ежели есть она на той стороне — там и душить ее надо».
Потапов кинул возбужденный взгляд на бойцов, все еще сидевших в седлах, и приказал всем надеть противогазы, а коноводам отвести лошадей на соседний бугор, что поближе к заставе.
— Аксенов, зачем так много бежит мышка-чума? А? Скажи, пожалуйста, — спросил Узаков и напялил на лицо противогазную маску. Аксенов махнул рукой: некогда разговорами заниматься.
К бугру на большом галопе подкатили обозные лошади. В повозках было все, что можно найти на заставе: керосин, деготь, бочонок хлорки, бидон креолина.
С повозками появились и фельдшера. Они все выгребли из своих аптечек. На одной повозке привезли плуг. Здоровяк Лисицын торопливо перепряг своих тяжелоногих лошадей из повозки в плуг и, яростно вцепившись в поручни, начал первую борозду на пути мышиного нашествия.
А пограничники раскидывали по степи мышиную отраву, разбрызгивали керосин, поджигали солому, копали канавы. То там, то здесь появлялись фельдшера с бутылями, с бачками, с коробками. Пограничники, как привидения, метались в черном дыму, в пыльном зное. Потапов носился на взмыленном вороном коне в черной от пота и копоти гимнастерке и покрикивал осипшим от напряжения голосом:
— Осторожней с огнем! С огнем осторожней! Обмундирование в керосине! Следите друг за другом!
Над границей пахло тяжелым смрадом. Если бы не противогазы — нечем было бы дышать.
Пограничники, казалось, не уставали, не думали об отдыхе, и хотя они все еще отступали, пятились к заставе, но уже не так поспешно, как вначале.
Узаков яростно боролся с надвигавшейся серой чумой. Обмундирование на нем было порвано, местами оно обгорело, и там на смуглом теле розовели пузыри ожогов. Его мучила жажда, но нельзя было снимать противогаза. Он забыл все обиды, забыл и собрание, на котором его выдвинули поваром. Не забыл одного: смотреть друг за другом.
И вдруг перед запотевшими стеклами его противогаза вспыхнул яркий огонь, послышался отчаянный крик. Узаков стремительно кинулся за огненным клубком, катившимся по полю. Он узнал: это был Мищенко, тот самый незадачливый повар, о котором совсем недавно шел разговор. В два прыжка Узаков настиг Мищенко, свалил его с ног и сорвал часть горящей, одежды. В это время кто-то накинул на них попоны. Сперва Узаков почувствовал острую боль, потом стал задыхаться: противогаз больше не фильтровал дымную горечь. Ему показалось, что он кричит изо всей силы, так кричит, что противогазная маска раздувается, как резиновый шар. Но его никто не слышал, он и сам больше ничего не слышал и не видел — все затянуло прогорклым дымом…
Когда Узаков очнулся, первыми, кого он увидел, были фельдшер Дмитриенко и пулеметчик Аксенов. Узаков огляделся и, упершись забинтованной выше локтя рукой о край повозки, поднялся:
— Ну, что ты делаешь? — грубовато сказал Аксенов. — Лежи! Без тебя тут управятся.
Дмитриенко подсунул под нос Узакову аптекарский пузырек.
— Глубже вздохни! Вот так, хорошо. Как голова?
Узаков сел, растерянно моргая глазами. Повозка, на которой он сидел, стояла посередине заставного двора. А в вечернем, чуть розоватом небе, кружил самолет. Он с ревом снижался чуть не до самой земли, а затем взмывал высоко в небо, тяжело неся за хвостом темный клубящийся шлейф. Узаков понял, что самолет обрабатывает то место, по которому ползут мыши.