Рассказы провинциального актера
Шрифт:
Это не было похоже ни на что виденное прежде: спала серая густая пелена и проявились чистые, яростные, без всяких примесей, краски…
Голубые, бордовые, золотые, зеленые…
Стали видны берега… Берега черные и синие, и, что вовсе казалось немыслимым, — розовые!
Небо словно взметнулось и уходило все выше и выше, пока не исчезло совсем — ни одного облачка, ни даже перьев высотных! — чистое и бесконечное, не голубое, не серое — просто его не было!
Егор уверенно вел лодку в темноте, а теперь она как бы сама выбирала кратчайшие пути от острова к острову — их было много! — в сторону
Андрей забыл о напускной солидности, придуманной им себе с первого дня прихода в театр, стал вертеться в лодке, раскачивая ее, вскрикивал, что-то говорил своему напарнику, показывая то одно яркое пятно, то другое, отчего стал вполне похож на двадцатидвухлетнего восторженного человека, удравшего из Москвы за две тысячи верст — за тридевять земель! — чтобы научиться «ходить по сцене».
Позднее Андрей научился вбирать красоту озера и чередование увалов и впадин рассудительно и покойно, не суетясь и не суесловя, как бы откладывая про запас. Но в тот первый день охоты ему казалось, что он должен быть противен Егору своими причитаниями, восторгами, которые к лицу необстрелянному первокурснику, не умеющему владеть своими чувствами, но уж никак не выпускнику, но ничего поделать с собой не мог.
То, что два часа назад вызывало в нем неудовольствие, теперь стало казаться естественным и необходимым преддверием к этому празднику: он начинал понимать, ради чего можно встать ночью или вовсе не ложиться, чертыхаясь одеваться в тяжелые охотничьи доспехи, бежать по замерзшему пустому городу ко второму причалу на пристани.
Даже ледяная вода, обжигающая опущенные в нее ладони, была единственной, неповторимой, до той поры невиданной…
— Егор! — кричал он в тишине, именно в тишине, потому что стрекот мотора, тихий и ненавязчивый, давно стал привычным, и ухо выключило его из сознания, как выключается тиканье часов, когда к нему привыкают. — Егор! — кричал он и наклонялся к воде, пытаясь уловить эхо хотя бы своего голоса.
Седов сосредоточенно молчал.
Андрей ликовал:
— Когда я ночью шел по городу, был иней — была зима! Понимаешь? Иней-то, как снег январский! Просто зима! А сейчас? Да что же это такое? Сейчас — осень! Роскошная осень, золотая осень! Ночью — зима, утром осень. Все наоборот…
— Днем лето будет, — спокойно сказал Егор.
И днем было лето — жаркое, ватник казался тяжелым и пышущим паром, пришлось его снять и спрятать в рюкзак. Только не было того травяного настоя, что бывает в июле, но воздух был прозрачный и чистый, даже у самых дальних гор не было дымки…
Но это было позже.
Егор сказал, что сегодня хороший ветер.
— Чем хороший?
— Восточный.
— Какая разница?
— Рядом с протокой, в Таватуе есть небольшой остров. Плавучий. Слыхал о таких?
— Не видел ни разу…
— Увидишь. Когда восточный, остров отходит от протоки, и вход в Таватуй — чистый. Когда западный — хана! Метров двести остров длиной… Закупоривает протоку, как пробкой. Пробраться — только волоком. А моя посудина легка на воде, на земле — тяжелее слона… Да и покров не сильно крепок — сросшаяся трава! — хлипко, качливо… По колено в воде тащить приходится… Так что хороший ветер —
Заливы Озера Ветров удобны для стоянки лодок — плоскодонка легко вылетела широким носом на пологий песчаный берег и уперлась в корни берез, оголенные талой водой и осенними штормами.
Как бы ступенькой от этого песчаного берега начинался плоский каменистый.
Недалеко от берега — опушка редкого березового леса и только дальше, за ней, берег начинал изгибаться вверх к первому увалу.
За ним можно было угадать впадину, потом еще выше виделся следующий увал и так все дальше, и все выше поднимались уральские старые горы, размеженные впадинами и высохшими болотами.
Егор потолкал лодку ногой, кинул носовую цепь на корни берез, не закрывая ее замком, накрыл мотор брезентом, достал ружья и рюкзаки и молча пошел прочь от воды.
На недоуменные вопросы Андрея он объяснил — замок не нужен, еще не было случая, чтобы угнали лодку или сняли мотор. Андрею пришлись по душе нравы местных жителей.
Не зная правил охоты Седова, Андрей старался все принимать как должное, меньше задавать вопросов, чтобы не выглядеть так глупо, как полчаса назад.
С непривычки москвич быстро устал, подъемы давались с трудом, с еще большим — спуски. Колени начали предательски подрагивать.
Они спускались в ложбины, взбирались по каменистым осыпям — мелкие камни выскальзывали из-под ног и ноги пробуксовывали. Перепрыгивали через ручьи, бегущие к озеру, — их было множество! — и, наконец, забрались на самый высокий увал, с него было видно далеко вокруг.
Егор вышел точно к нему, не плутая и не озираясь по сторонам в поисках примет.
Вершина была плоской, как стол, без единого куста и дерева, не было и травы — огромные валуны, словно придавленные куски теста, плотно привалившиеся друг к другу, вздымались над широкой и плоской впадиной, покрытой карликовыми соснами с кривыми стволами, с трудом выросшими на скудном высохшем болоте.
Сверху эти карлики казались кустами, ровными в своей курчавости и окраске, поэтому легко выдавали, даже неопытному глазу, все постороннее среди них.
Андрей сразу разглядел огромную стаю черных птиц, занявшую вершины карликов и образовавшую почти правильный овал.
— Смотри, Егор, смотри вон туда, — радостно закричал он, гордый, что первый увидел такое скопление птиц, — смотри туда, да нет, правее, там грачи!
— Где грачи? — подивился Егор.
Седов протирал очки, привинчивал к стеклам, вернее к дужкам очков дополнительное приспособление, он поднялся на увал позже. Андрей опередил его.
Седов молча поднял ружье и выстрелил в воздух.
Эхо долго дробилось по увалам, его интонации, почти не поврежденные, гонялись друг за другом и медленно затихали, а стая снялась и ровным стремительным лётом ушла к горизонту и растворилась, растаяла, как эхо.
— Хороши грачи! — засмеялся Егор. — Грачи летают размашисто и тяжело, летают неровно — так стремительно как эта стая, могли уйти только косачи, как их зовут на Урале. В Подмосковье они проживают под именем тетеревов.
«Стая тетеревов штук в двести, — подумал Андрей. — зрелище оскорбительное для охотника из Подмосковья, которому за весь сезон попадается один-два».