Рассказы провинциального актера
Шрифт:
Прошло два часа, дождь не прекращался, и Егор забеспокоился.
— Надо сматывать удочки, — сказал он, — и, как можно скорее, двигать к берегу.
Голос его не стал тревожнее, но что-то непривычное в его интонации насторожило Андрея, он понял, что их ждут какие-то неприятности.
Что может быть еще, кроме этого всепроникающего колючего дождя и ветра?
Выбрались они к берегу насквозь мокрыми, ватники стали тяжелыми, рукава плохо сгибались, затрудняя движение рук, свитера под ними набухли, но еще хранили тепло тела.
Егор не стал снимать с лодки брезент, а, приподняв его, помог Андрею забраться под его полог так, что только голова и часть спины высовывались наружу, на растерзание дождю и ветру, сам пристроился так же и погладил мотор:
— Ну, чудик, не подведи!
Мотор завелся сразу.
— Не подвел! — сказал Андрей.
— Не здесь… Там пусть не подведет! — и показал Седов головой на середину озера.
Только теперь понял Андрей в чем дело: берега исчезли в густой круговерти дождя. Ближе к берегу были видны тяжелые волны, ветер дул резко и порывами, обжигающе холодными. Плоскодонка показалась мало надежным судном для такой волны и непогоды: борта лодки были сантиметров тридцати — чуть возвышались они над водой!
Резко холодало, дождь шел наполовину со снегом, ветер тянул все сильней, как разгоняющийся курьерский поезд.
— Пока не стемнело — к протоке надо… За горами — тише… Здесь оставаться нельзя — замерзнем… Берегом идти — не дойдем! — река впадает…
— Да и лодку жалко бросать… — неожиданно для себя сказал Андрей.
— Лодку не жалко… А нам не дойти без нее.. Будет снег, может, и мороз сразу сильный… Вкруговую — километров шестьдесят — не дойдем.. Там еще два болота, прямо к берегу выходят…
Он не пугал.
Он точно обрисовал картину и еще объяснил, что коротким путем по диагонали идти через вздыбленное озеро нельзя. Ветер не тот, перевернет лодку, а Озеро Ветров пловцов не любит.
Андрей уже слышал, что вода в озере ледяная, даже в июльскую сорокаградусную жару, а сейчас на дворе октябрь; Урала он еще не знал, но знал, что глубина озера никому не известна, говорили — бездонная впадина…
Он впервые столкнулся с осенним штормом на озере, понял, что дело серьезное, но еще не понял, насколько это серьезное дело — осенний шторм на озере Таватуй!
Егор часто менял направление.
Он прогонял лодку вдоль небольших волн, ставил поперек крупных так, что плоскодонка вскарабкивалась на них, и опять гнал лодку вдоль пологих, норовя все время идти носом к ветру, но это был ступенчатый ход: на малых — вдоль, на крупных — поперек, а в целом — носом к ветру, лишь ненадолго — к ветру бортом.
Работа была изнурительной, руки мерзли от ледяных брызг — вместительная, но легкая на воде, плоскодонка требовала мгновенного прикосновения руки, чтобы направить ее нужным путем. Андрей видел, как трудно Егору. Прокричал, что сменит его на моторе.
Егор отрицательно покачал головой.
Было странное ощущение тишины. Не слышалось завывания ветра — тяжелый мокрый снег гасил все звуки. Только плюхалась вода под днищем, и по брезенту, как горохом, хлестало струями то ли снега, то ли дождя. Так же глухо они били по ватникам и мокрым шапкам.
Видя, как Андрей пытается согреть руки, то засовывая их за пазуху, то пытаясь сесть на них, Егор прокричал ему что-то…
Андрей не расслышал.
Знаками Егор показал ему, что надо сунуть руки в воду.
На удивление — в воде рукам было теплее, но стоило их вынуть из воды, как ломящий холод крутил суставы, кисти немели, и все выворачивало болью.
Потом Андрей не смог вспомнить: было ли ему страшно? Не потому, что хитрил или стеснялся признаться в естественном чувстве — страхе! — нет! Он запомнил надолго — потом! — только детали.
Он вдруг замер, увидев, будто впервые, очки на глазах Егора! Он же слепой! Очки залиты водой! Как он увидит, куда им плыть?!
Андрей не знал, что глаза им не могут помочь, поможет только направление ветра, которое Егор знал отлично, а для этого не нужно зрение, в этой круговерти оно бесполезно. Благоприятное в уральских ветрах, как узнал позднее Андрей, только то, что они дуют с завидной точностью в одних и тех же направлениях, в одно и то же время года, и тот, кто знает их характер, может на него положиться. Только надо знать!
Было так холодно, что зубы слышно стучали, и сдержать эту дрожь не было сил. Безучастность угнетала и, чтобы хоть что-то делать, а не сидеть сложа руки, Андрей стал ладонями вычерпывать воду, набиравшуюся в лодку.
Седов увидел это и показал рукой куда-то в борт, рядом с Андреем. Тот пошарил рукой под брезентом и наткнулся на самодельное, из большой консервной банки, ведро.
Страх, возможно, и оглушил бы Андрея, но он с надеждой глядел, как Седов беспрерывно водит из стороны в сторону мотор, привычно стряхивает ладонью воду со стекол, стучит кулаком свободной руки по согнутым в одном положении коленям, стучит по плечам, тоже немеющим, — корма не шире человеческого зада, не очень повертишься! — во всех его движениях была уверенность и даже покой.
Подражая старшему, Андрей стал разминать свои колени и плечи и вновь вычерпывать воду.
В позе Егора, в его движениях не было суетливости, не было случайности — он бывал в таких переделках. Это успокаивало Андрея.
Он бывал и он жив! И он будет еще в таких делах, и Андрей готов с ним быть много раз, только быть…
Андрей продолжал черпать воду, стараясь подражать Егору в его бесстрастности в этой адской работе, он потерял ощущение времени и не мог бы ответить — темно или его глаза устали от серой мути, которая стала казаться черной, непроницаемой мглой…
Он запомнил главное — он механически повторял, следя за Егором, одно и то же:
— Вдоль… Поперек… Вдоль… Поперек… Вдоль…
Это был ритм, пойманный в движениях лодки, ритм уверенной руки Егора. Ритм, который держал сердце, подчинял его себе.
— Вдоль… Поперек…
И даже в этом отупении, в этом состоянии прострации, Андрей с ужасом вздрогнул, покрылся потом, когда лодка резко ударилась обо что-то днищем, глухо простонала.
Андрей резко вскрикнул.
Вскрикнул и Егор, и продолжал кричать равномерно, и тоже, как заклинание: