Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Так дай им труд, которого они жаждут, — сказала река. — Воздвигни преграду поперек моего потока и отбрось воду назад, на мост. Некогда на Ланке ты был силен, Хануман. Так нагнись и подними мое дно.
— Кто дает жизнь, вправе отнимать жизнь. — Обезьяна заскребла по грязи длинным указательным пальцем. — И все же, кому пойдут на пользу убийства? Очень многие люди умрут.
С реки долетел обрывок любовной песни, подобной тем, которые поют юноши, стерегущие скот в полуденный зной поздней весны. Попугай радостно крикнул и, опустив голову, боком стал спускаться по ветке, а песня зазвучала громче, и вот в полосе яркого
— Все шляешься да песни поешь, поешь и шляешься, — икнул Бхайрон. — Из-за этого ты, брат, и опаздываешь на совет.
— Так что ж? — со смехом сказал Кришна, откинув голову назад: — Вы здесь немногое можете сделать без меня или Кармы. — Он погладил перья попугая и снова засмеялся. — Зачем вы тут сидите и беседуете? Я услышал, как Матерь Ганга ревела во тьме, и потому быстро пришел сюда из хижины, где лежал в тепле. А что вы сделали с Кармой? Почему он такой мокрый и безмолвный? И что делает здесь Матерь Ганга? Разве в небесах так тесно, что вам пришлось спуститься сюда и барахтаться в грязи по-звериному? Карма, чем они тут занимаются?
— Ганга просила отомстить строителям моста, а Кали заодно с нею. Теперь она умоляет Ханумана поглотить мост, чтобы слава ее возросла! — закричал попугай. — Я ждал здесь твоего прихода, о господин мой!
— А небожители на это ничего не сказали? Неужто Ганга или Матерь Скорбей не дали им говорить? Разве никто не замолвил слова за мой народ?
— Нет, — произнес Ганеша, в смущении переступая с ноги на ногу, — я сказал, что люди — всего лишь прах, так стоит ли нам топтать их?
— С меня довольно позволять им трудиться, вполне довольно, — сказал Хануман.
— Что мне гнев Ганги? — промолвил бык.
— Я Бхайрон простого народа, и этот мой жезл — котвал всего Каши. Я говорил за простых людей.
— Ты? — Глаза юного бога сверкнули.
— Разве в их устах я ныне не главный из богов? — ответил Бхайрон, не смущаясь. — Во имя простого народа я произнес… очень много мудрых речей, только я их уже позабыл… Но вот этот мой жезл…
Кришна с досадой отвернулся и, увидев у своих ног крокодилицу, стал на колени и обвил рукой ее холодную шею.
— Мать, — мягко проговорил он, — вернись к своему потоку. Такие дела не для тебя. Как могут нанести ущерб твоей чести люди — этот живой прах? Ты год за годом дарила им их нивы, и твой разлив поддерживает их силы. В конце концов все они придут к тебе, так зачем убивать их теперь? Пожалей их, Мать, хоть ненадолго… ведь только ненадолго.
— Если только ненадолго… — начал медлительный зверь.
— Разве они боги? — подхватил Кришна со смехом, глядя в тусклые глаза реки. — Будь уверена, это ненадолго. Небожители тебя услыхали, и вскоре правосудие будет оказано. А теперь, Мать, вернись к разливу. Воды кишат людьми и скотом… берега обваливаются… деревни рушатся, и всё из-за тебя.
— Но мост… мост выдержал.
Кришна встал, а Магар, ворча, бросилась в подлесок.
— Конечно, выдержал, — язвительно произнесла тигрица. — Нечего больше ждать правосудия от небожителей. Вы пристыдили и высмеяли Гангу, а ведь она просила только несколько десятков жизней.
— Жизней
— Да нет, загадки у меня очень старые, — со смехом вставила обезьяна.
— Шива прислушивается к речам в школах и к мечтаниям подвижников; Ганеша думает только о своих жирных торговцах; а я… я живу с этим моим народом, не прося даров, и потому получаю их ежечасно.
— И ты нежно любишь своих поклонников, — молвила тигрица.
— Они мои, родные. Старухи видят меня в сновидениях, поворачиваясь с бока на бок во сне; девушки высматривают меня и прислушиваются ко мне, идя на реку зачерпнуть воды в свои лоты. Я прохожу мимо юношей, ожидающих в сумерках у ворот, и я окликаю белобородых старцев. Вы знаете, небожители, что я единственный из всех нас постоянно брожу по земле, и нет мне радости на наших небесах, когда тут пробивается хоть одна зеленая былинка или два голоса звучат в потемках среди высоких колосьев. Мудры вы, но живете далеко, позабыв о том, откуда пришли. А я не забываю. Так, значит, огненные повозки питают ваши храмы, говорите вы? Огненные повозки везут теперь тысячи паломников туда, куда в старину приходило не больше десятка? Верно. Сегодня это верно.
— Но завтра они умрут, брат, — сказал Ганеша.
— Молчи! — остановил бык Ханумана, который опять наклонился вперед, собираясь что-то сказать. — А завтра, возлюбленный, что будет завтра?
— Только вот что. Новое слово уже ползет из уст в уста в среде простых людей, слово, которое ни человек, ни бог удержать не могут, — дурное слово, праздное словечко в устах простого народа, вещающее (и ведь никому не известно, кто впервые произнес это слово), вещающее, что люди стали уставать от вас, небожители.
Боги дружно и тихо рассмеялись.
— А потом что будет, возлюбленный? — спросили они.
— Потом, стремясь оправдаться в этом, они, мои поклонники, в первое время будут приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеша, еще более щедрые дары, еще более громкий шум поклонения. Но слово уже распространилось, и скоро люди станут платить меньше дани вашим толстым брахманам. Потом они станут забывать про ваши жертвенники, но так медленно, что ни один человек не сможет сказать, когда началось это забвение.
— Я знала… я знала! Я тоже говорила это, но они не хотели слушать, — сказала тигрица, — Нам надо было убивать… убивать!..
— Поздно. Вам надо было убивать раньше, пока люди из-за океана еще ничему не научили наших людей. А теперь мои поклонники смотрят на их работу и уходят в раздумье. Они совсем не думают о небожителях. Они думают об огненных повозках и всех прочих вещах, сделанных строителями мостов, и когда ваши жрецы протягивают руки, прося милостыню, они неохотно подают какой-нибудь пустяк. Это уже началось — так поступают один или двое, пятеро или десятеро, и я это знаю, ибо я брожу среди своих поклонников и мне известно, что у них на душе.