Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Перу, ты бродил по свету даже больше, чем я. Теперь скажи правду. Твердо ли ты веришь в Матерь Гангу?
— Верю всему, что говорит наш жрец. Лондон — это Лондон, сахиб, Сидней — Сидней, а Порт Дарвин — Порт Дарвин. Опять же Матерь Ганга — это Матерь Ганга, и когда я возвращаюсь на ее берега, я понимаю это и поклоняюсь ей. В Лондоне я совершал пуджу большому храму у реки в честь того бога, что в нем… Да, подушек в лодку я не возьму.
Финдлейсон сел на коня и поехал к коттеджу, в котором он жил вместе со своим помощником. За последние три года этот дом стал для него родным. Здесь, под этой простой тростниковой крышей, он страдал от зноя, обливался потом в период дождей, дрожал от лихорадки; здесь даже оштукатуренная стена у двери была испещрена небрежными набросками чертежей и формулами,
— Перу поплыл к дамбам вверх по течению на вашей лодке. Он взял с собой пару племянников и развалился на корме, словно какой-нибудь адмирал, — промолвил Хитчкок.
— Да. У него что-то на уме. А ведь казалось, что за десять лет плавания на кораблях Британской Индии почти вся его религиозность испарилась.
— Так оно и есть, — сказал Хитчкок, посмеиваясь. — На днях я подслушал, как он вел с этим их толстым старым гуру самые атеистические разговоры. Перу отрицал действенность молитвы и предлагал гуру вместе отправиться в море, чтобы полюбоваться на шторм и узнать, сможет ли жрец прекратить муссон или нет.
— Все равно, если вы прогоните его гуру, он сразу же покинет нас. Мне он выболтал, что, когда был в Лондоне, он молился куполу собора святого Павла.
— А мне рассказывал, что, когда еще мальчиком впервые попал в машинное отделение парохода, он стал молиться цилиндру низкого давления.
— Что ж, и тому и другому молиться не худо. Сейчас он умилостивляет своих родных богов — ведь ему хочется знать, как отнесется Матерь Ганга к тому, что через нее построили мост… Кто там?
Чья-то тень возникла в дверях, и Хитчкоку передали телеграмму.
— Пора бы ей теперь привыкнуть к нему… Это просто тар. Наверное, Релли ответил насчет новых заклепок… Великий боже!
Хитчкок вскочил.
— Что такое? — спросил его начальник и взял бланк. — Так, значит, вот что думает Матерь Ганга! — сказал он, прочитав телеграмму, — Спокойно, юноша! Мы же знаем, что нам делать. Посмотрим. Мьюр дал телеграмму полчаса назад: «Разлив Рамганги. Берегитесь». Ну, значит… час, два… через девять с половиной часов разлив будет в Мелипур-Гхате; прибавьте еще семь — через шестнадцать с половиной он будет в Латоди, а к нам доберется, вероятно, часов через пятнадцать.
— Будь проклята эта Рамганга… Прямо какая-то сточная труба — принимает в себя все горные потоки! Слушайте, Финдлейсон, ведь раньше чем через два месяца этого нельзя было ожидать… А у нас левый берег все еще завален строительными материалами. На целых два месяца раньше времени!
— Потому это и случилось. Я только двадцать пять лет изучал индийские реки и не претендую на то, чтобы знать их. А вот и еще тар. — Финдлейсон развернул другую телеграмму. — На этот раз от Кокрена, с Гангско-го канала: «Здесь проливной дождь. Плохо!» Мог бы и не добавлять последнего слова. Ну ладно, теперь мы знаем все. Придется заставить рабочих проработать всю ночь на очистке русла. Возьмите на себя восточный берег и действуйте до встречи со мной на середине реки. Выловите все то, что плавает под мостом, — хватит с нас всяких плотов и лодок, которые пригонит к нам вода; нельзя же допустить, чтобы наши баржи с камнями протаранили быки. Что у вас там, на восточном берегу, требует особого внимания?
— Понтон, большой понтон с подъемным краном. Другой кран на исправленном понтоне, да еще клепка гужевого пути между двадцатым и двадцать третьим быками… Две узкоколейки и дамба на повороте. Сваи придется оставить на произвол судьбы, — сказал Хитчкок.
— Хорошо. Уберите все, что сможете. Дадим рабочим еще четверть часа на ужин.
У веранды стоял большой ночной гонг, в который били только во время паводка или пожара в поселке. Хитчкок приказал подать себе свежую лошадь и уехал на свой конец моста, а Финдлейсон, взяв обмотанное тряпкой било, ударил по гонгу — ударил с оттяжкой, так, чтобы металл зазвенел полным звуком.
Задолго
Со всех сторон в потемках сбегались рабочие, прерывая свой бег лишь затем, чтобы завязать набедренник или потуже затянуть ремни сандалий; десятники орали на своих подчиненных, которые бежали мимо или задерживались у навесов с инструментами, получая железные ломы и мотыги; паровозы ползли по путям, увязая по колеса в толпе; но вот наконец темный людской поток исчез во мгле речного русла, помчался по сваям, растекся по решеткам, облепил краны, замер, и каждый человек стал на свое место.
Тогда тревожные раскаты гонга отдали приказ убрать и перенести все, что можно, на берег, выше отметки уровня высокой воды, и сотни фонарей с открытым огнем вспыхнули среди железной паутины — это клепальщики начали состязаться на скорость с грозящим наводнением, и состязание это должно было продлиться всю ночь. Фермам на трех центральных быках — тем, что лежали на подмостях, — грозила большая опасность. Их необходимо было заклепать как можно лучше, ибо наводнение неминуемо должно было снести их опоры, и тогда железные части, не закрепленные на концах, рухнули бы на каменные площадки быков. Сотни рабочих с ломами бились над шпалами временного пути, по которому подвозили материал на неоконченные быки. Шпалы снимали, грузили на платформы, и пыхтящие паровозы увозили их вверх по берегу, за пределы предполагаемого разлива. Стоявшие на песке навесы для инструментов словно растаяли под напором шумных толп, и вместе с ними исчезли сложенные правильными рядами материалы из казенных складов — окованные железом ящики с болтами, клещами, резцами, запасные части клепальных машин, неиспользованные насосы и цепи. Большой кран предстояло убрать в последнюю очередь, ибо он поднимал все тяжелые материалы на главную часть моста. Бетонные плиты сбрасывали с баржей за борт, там, где было поглубже, чтобы защитить быки, а пустые баржи отводили из-под моста вниз по течению. Тут раздавался пронзительный свист — это свистел Перу: ведь первый же удар в большой гонг вернул несущуюся с гоночной скоростью лодку, и Перу со своими товарищами, голый по пояс, уже работал здесь ради чести и славы, которые дороже жизни.
— Я знал, что она заговорит! — кричал он. — Я-то знал, но телеграф предостерег нас вовремя. Эй, вы, сыны невиданной утробы, дети несказанного позора, или мы только из-за этой штуки сюда пришли?
«Этой штукой» он называл проволочный линек в два фута длины с растрепанными концами, который делал чудеса, когда Перу скакал с планшира на планшир, выкрикивая матросские ругательства.
Груженные камнем баржи больше всего тревожили Финдлейсона. Маккартни со своими рабочими укрепляет концы трех не совсем надежных пролетных строений, думал он, но если вода поднимется высоко, баржи, стоящие выше моста, могут повредить фермы, а ведь на мелких протоках их целая флотилия.
— Отведи баржи под прикрытие сторожевой башни! — крикнул он Перу. — Там заводь; отведи их ниже моста.
— Аччха! Сам знаю. Мы привязываем их проволочными тросами, — прозвучало в ответ, — Эй! Слышите вы чхота-сахиба? Работает на совесть.
С того берега реки доносился почти непрестанный свист паровозов, сопровождавшийся грохотом камней. Хитчкок в последнюю минуту потратил несколько сот платформ таракского камня на укрепление дамб и насыпей своего берега.
— Мост вызывает на бой Матерь Гангу, — со смехом произнес Перу. — Но я знаю, чей голос прозвучит громче, когда заговорит она.